Он был благородным маньяком: никогда не насиловал женщин и детей...
Название: "Агасфер"
Автор: ваш покорный слуга
Форма: миди
Рейтинг: от NC-17!kink до NC-21
Жанр: ангст.
Персонажи: Исаак фон Кемпфер, доктор Йозеф Менгеле, Каин - в эпизодах
Количество слов: 4619 слов
Предупреждение: треш, угар, бред, насилие над каноном и историческими фактами
читать дальшеВесенней чистотой звенел прозрачный, еще холодный воздух. Дым из трубы крематория подымался вверх витой серой колонной, вокруг которой, раскинув крылья, кружились лоснящиеся черные птицы, заводя адскую карусель. В бурых клочьях летошней травы под ногами уже пробивались зеленые искры. Все-таки и здесь, в стране слепой смерти, было место для жизни – чахлой и бедной, но всепобеждающей.
Там далеко, за колючей проволокой, виднелся маленький город, тающий в рассветной смутной дымке. Там жили крохотные люди, всегда спешащие по своим делам, там ездили лоснящиеся автомобили и по выходным нарядные девушки стайками выходили на улицы в трижды перелицованных, но накрахмаленных платьях. Исааку эти картины невольно казались совершенно иллюзорными, словно смутное видение из того далекого и забытого мира. Иногда даже ему казалось, что он никогда не существовал - маленький городок, совсем не похожий на этот, по узким улочкам которого он каждый день шел на работу, улыбаясь со скромным торжеством, увидев издали свою новенькую вывеску « Доктор И. Коган». Он отдал за нее большие деньги, но она не провисела и года, сорванная вошедшими в город войсками Вермахта. Красная вывеска, приземистый дом с белыми занавесками, оранжевые пятна морковного сока на огрубевших руках матери, так превосходно готовившей цимес… - все это было призрачно настолько, что, казалось, вряд ли когда-то вообще было.
Каждый день он засыпал и просыпался, и каждое утро он приходил сюда, к проему меж двух вышек возле женских бараков, откуда было видно кукольные, опрятные дома. Где счастливые люди жили как прежде, не обращая внимания на чудовищную фабрику смерти, расположившуюся под боком. Наверное, они давно привыкли к ней.
Он стоял и задумчиво курил, вглядываясь вдаль через поцарапанные стекла очков, как призрак смотрит из своей обители на мир, который он покинул, и к которому нет возврата. "Ведь, грубо говоря, они здесь все призраки, – подумал он. – Живущие жизнью взаймы. Без воли. Без надежды. Утратив самих себя, образ и подобие человеческое".
Он стоял и принюхивался к ветру, пахнущему сырой разрытой землей и прелым летошним листом. Так пахнет пора холодного солнца, которое не может уже согреть истощенное, изувеченное тело в полосатой робе заключенного.
Он стоял и курил, не обращая внимание на завистливые взгляды в спину - худой и высокий юноша, тощий, но не усохший, как иные ходившие вокруг скелеты.
Курение уже не было просто привычкой. Сигарета здесь значила больше, чем просто сигарета– она обозначала статус, как и застиранный белый медицинский халат с чужого плеча. Голова мужчины даже не была обрита наголо – неровный длинный череп оброс густым волосом, таким же черным, как и умные узкие глаза, пытливо поблескивающие из-под тонких бровей. Эти глаза не потухли, став безразлично-животными, они все так же разумно глядели на окружающий мир. Пусть он и сузился до размеров одного небольшого концлагеря.
Мужчина выбросил окурок и поморщился, глядя на драку живых скелетов в жидкой, воняющей мочой и помоями грязи. Скелеты препирались из-за окурка писклявыми тонкими голосами и дубасили друг друга тощими руками с одинаково выколотыми номерами.
Исаак Коган из Станислава стал заключенным номер 6712, и эти цифры навсегда остались на его худом белом предплечье, словно тавро. А сам Коган давно умер – новоиспеченный доктор в чистом костюме. У доктора Когана было три старших сестры и заботливая, обожавшая сына сверх меры, мать. Она была готова посадить всю семью на хлеб и воду, лишь бы у Исаака было новенькое блютнеровское пианино. Ведь мальчик так талантлив! Отец частенько за это ворчал на нее. Добрый пожилой раввин сокрушался, что сын не очень прилежен в изучении Торы, но что плохого в том, что мальчик хочет быть врачом? И что это за выдумки с пианино? Разве нельзя, как все нормальные дети, играть на скрипке?
Но мать упрямо стояла на своем. И у Исаака было пианино. И был свой медицинский кабинет возле ратуши, где он принимал пациентов. А у заключенного номер 6712 не было ничего, кроме белого халата санитара, но он значил здесь больше, чем пианино или собственное дело. Он значил прибавку двухсот грамм хлеба к скудному рациону, а о большем здесь и мечтать было нельзя.
Маленький уютный город с пыльными улочками и красной вывеской у ратуши стал просто видением, что беспокоило его и порой снилось по ночам, оставляя на утро чувство неясной тоски. Он смутно помнил о ней, словно о позабытой где-то по пьяни вещи. О ней, о жизни, которая оборвалась в один миг. Говорят, когда человеку является ангел, он начинает жить заново, и его жизнь его меняется полностью…
***
Вагоны, пропахшие мочой и дерьмом, вагоны, проклятые вагоны для скота, в которых каждый день кто-то умирал, и несмотря на адскую тесноту, труп умершего не сгружали, даже если он начинал невыносимо смердеть – поезд не останавливался ни на минуту. Поезд спешил, пыхтя, как торопящийся толстяк от станиславского гетто к конечной станции назначения, где их вытряхнули из вагонов, как спички из коробка, ошалевших от свежего воздуха и ослепших от яркого солнечного света. Перепуганных и растерянных людей эсесовцы загоняли как овчарки, деля свою новоприбывшую отару недочеловеков. Неработоспособных отбивали от стада и тут же вели на бойню, заманивая жертв в бетонные коробки газовых камер каменным мылом. И им в клубах удушающего, развивающего легкие, зарина являлись откровением райские врата в белой дымке тающих облаков.
А остальных ждал ад на земле. И тут Исаак узнал, что самое страшное не побои, не унижения, не голод, неотступно терзающий тающее на глазах тело. Самое страшное в этом аду – увидеть ангела. Ангела Смерти. И не дай бог попасться ему на глаза.
Ангел лично встречал поезда, сам отбирая себе жертв для своих дьявольских забав – ангел в черном, ангел в белом, ангел в сером. Ангел в костюме, ангел в форме, ангел в халате. Исаак знал его всяким, этого ангела, но до сих пор не мог забыть того мига, когда впервые встретил его. Неприятно цепкий взгляд этого человека выхватил Исаака из толпы новоприбывших узников, как выхватывает острыми когтями беркут ягнёнка из стада испуганно блеющих овец и поднимает вверх, паря на широко раскинутых темных свои крыльях.
- Вот этот подойдет, – сказал тогда он, вонзая глаза в него словно скальпель.
***
А вот потом пришел страх. Страх в больничном халате, пахнущий карболкой и хлорной известью. Страх быть разрезанным живьем без анестезии, страх, выжигающий глаза, заражающий кровь. Страх повел других узников за собой, к мучительной и долгой смерти, на облицованный белым кафелем алтарь нацистской медицины. А Исааку он выдал швабру и оцинкованное ведро. Белый кафель часто пачкался запекшейся кровью.
Смерть довлела над этим местом, и он скоро привык к ней, узрев все лики безносой. Чудовищные дела, творившиеся здесь, более не удивляли его. Он всякого навидался…
Как ангел кромсал и резал тела в желании постичь все тайны человеческой плоти. Особенно он любил близнецов: переливал кровь от одного другому, ставил чудовищные опыты на одном из них и делал сравнительный анализ внутренних органов, убивая второго уколом токсичного фенола прямо в сердце. Ангел не только разрушал и терзал, но и пытался творить, сшивая два тела в одно противно природе, кожа к коже, жила к жиле. Он вырезал органы без анестезии у отобранных для опытов детей и убивал их точным ударом по голове, чтобы вскрыть еще теплое тело. Многим детям он вводил в сердце хлороформ, других своих подопытных он заражал тифом, кастрировал химическими препаратами. Некоторым близнецам с разным цветом глаз он впрыскивал колоранты в радужки и зрачки, чтобы изменить цвет глаз и создать близнецов-арийцев с голубыми глазами. Но черные еврейские глаза обращались в белые склизкие зернистые комья, вытекающие из глазниц.
Ангел хотел быть богом-творцом, создавая из омерзительного человеческого мусора совершенное существо во плоти. И с упоением скульптора, ваяющего шедевр, он безжалостно отсекал глыбы ненужного материала, как отсекают долотом дикий камень, обращающийся в щебень и пыль.
И сама душа Исаака казалось, стала камнем, рудой, расплавленной в горниле пламенеющего ада затем, чтоб утратив хрупкость, стать холодной и темной, переплавив его самого в качественно новое существо, не знающее ни жалости, ни страха, ни сочувствия. Он был словно безликий Харон, перевозивший на скрипящих каталках, а не на утлой лодке, души на тот берег реки забвения, и в глазах его навеки поселилась шепчущая тысячами голосов тьма.
Он привык к виду крови и крикам. Ему слишком часто приходилось ее вытирать и слишком часто молиться о том, чтоб не оглохнуть.
***
В тот день в воротах лагеря появился новенький блестящий «Хорьх». Человек в неприметном костюме, приехавший на нем, не пошел, как можно было ожидать, к коменданту лагеря, а сразу направился к угодьям Ангела Смерти.
- Йозеф! – воскликнул вошедший в операционный бокс мужчина с окладистой бородой, увидев стоящего спиной к нему человека в белом халате, деловито копавшегося в чреве вскрытого трупа. Он подцепил пинцетом отрезок кишечника и благоговейно уложил его в банку с формалином. Только надписав наскоро скляницу и отодвинув ее в сторону, человек соизволил обратить на вошедшего внимание.
Мужчина поднял абсолютно черные, как будто казавшиеся одним сплошным зрачком глаза. Его необычное красивое лицо с прямым носом было спокойно и, видимо, привычно к подобным занятиям, чем к виду посторонних людей.
- Вы ищете доктора Менгеле, герр офицер? – удивился черноволосый парень.
- А вы…
- Это мой ручной еврей, – ухмыльнулся вошедший Ангел Смерти, обмениваясь крепким дружеским рукопожатием со своим гостем. Поздний визитер искренне рассмеялся шутке.
- Ты сделал анатомические препараты? Не забудь сегодня же отправить их в Берлин и надписать «Институт антропологических и биолого-расовых исследований».
Исаак кивнул и удалился, относя в хранилище драгоценную банку, и с большим бережением водрузил ее на полку, прибавив к довольно разносортной и пугающей коллекции. Срезы мозга, сердца, железы, эмбрионы, глазные яблоки безмолвно парили в формалине, снабженные аккуратными этикетками.
Отсюда довольно отчетливо был слышен хриплый голос таинственного и, как показалось самому Исааку, высокопоставленного гостя. Он с интересом прислушался к разговору.
- Это было найдено в буддийском монастыре одной из экспедиций «Аненербе», - таинственно понизил голос незнакомец, как обыкновенно понижают голос больные, которых привела на прием к врачу болезнь деликатного и несколько венерического толка.
- Изображение таких столь не похожих на нас существ и дискообразных кораблей мы находили и раньше на пещерных росписях. Но в этот раз группе несказанно повезло. Один из монахов передал нам фрагмент останков неизвестного происхождения и, обследовав их под микроскопом, я не мог поверить своим глазам - оказалось, что отдельные клетки все еще живы. Они скорее похожи на самостоятельную колонию одноклеточных организмов, чем на составляющую более высокоорганизованной формы жизни. Но они как мы…
- В смысле? – недоверчиво переспросил Менгеле, и в его голосе было недоверие и насмешка.
- Они как мы - маленькие частички чего-то великого.
- Ваше «Аненербе», герр Зиверс – сборище шарлатанов, – ухмыльнулся доктор.
- А вы не шарлатан, Йозеф? Чем вы тут занимаетесь? Пытаетесь, изменив цвет глаз, сделать из жида арийца? Или этот ваш чудовищный балаган с близнецами... Я знаю, что вы работали над проектом так называемого «гемопетина», пытаясь синтезировать вещество, которое может улучшить качество крови у летчиков Люфтваффе и позволить им выжить при экстремальных погодных условиях, поэтому я решил обратиться именно к вам.
Зиверс достал из чемодана любовно завернутый в плотную ткань стеклянный цилиндр, в котором плескалось что-то черное, как расплавленная смола, маслянисто поблескивающее и вязкое на вид.
- Нам удалось синтезировать вакцину на основе этих бактерий, и теперь крайне важно провести эксперимент. Я поручаю это вам, потому что никто не сможет справиться с этой задачей лучше. Этого хватит ровно на 20 человек. Подбирайте их с умом – испытайте сначала на обыкновенных узниках, а уже потом на добровольцах из числа СС. То, что вы держите сейчас в руках - это ключ к возвышению нации, к созданию сверхарийца. Сверхчеловека…
Заслушавшись, Исаак упустил склянку с препаратом из рук, и она с грохотом разбилась о кафель, затапливая помещение резким запахом формалина.
***
С утра Исаака мучало какое-то недоброе предчувствие, его мутило от жидкой баланды из мороженой картошки, и поел он против обыкновения без аппетита, хотя сегодня в кастрюле плавали даже высохшие бычьи жилы. Он без энтузиазма повозил грязной тряпкой по коридору и принялся за недописанные бумаги, которые должен был сделать еще вчера, когда знакомый требовательный голос вывел его из странного состояния. Впрочем, от звука этого голоса на душе стало вообще муторно.
- Соломон, сюда…
- Я - Исаак, – с бесконечным терпением сказал Коган.
- Какая разница! – отмахнулся доктор.
Внутренне Исаак сжался – а что если он дознается про разбитый препарат? Но, к счастью, ангел смерти был спокоен, трезв и светел.
- Угощайся, – безмятежно улыбаясь, сказал доктор и протянул ему портсигар. Обалдев от невиданной доселе щедрости, Исаак все же взял папиросу, опасливо косясь. Смутное подозрение вползло в его душу, словно едва ощутимый запах опасного газа. Коган оглянулся и замер, как вкопанный, увидев в руках Менгеле шприц полный черного и вязкого вещества. Темные узкие глаза еврея расширились став огромными черными дырами на смертельно побледневшем лице.
- Привяжите его к койке, – негромко сказал доктор, и санитары тут же бросились выполнять приказ. Широкие ремни стянули до боли худое, слабо противящееся тело и последнее, что он почуял – это боль от вонзившейся в вену толстой стальной иглы…
***
- Черт бы побрал этого Вольфрама Зиверса, – процедил сквозь зубы Йозеф. Он был в ярости – эксперимент по вживлению экспериментальной вакцины фактически провалился. Большая часть подопытных погибла в первые же сутки после инъекции. Забытье сменялось чудовищными судорогами, похожими на эпилептические припадки, и из широко раскрытых глазниц сочилась густая черная жидкость, вытекала упругой струйкой из горла и ушей, смешиваясь с темной венозной кровью. Несколько узников еще жили, но сегодня утром погиб один из солдат, питавшийся куда лучше истощенных заключенных. Он умер в страшных муках, воя так, как будто бы что-то незримое раздирало его внутренности изнутри. Вскрытие так ничего и не дало. Сыворотка покидала организм, просачиваясь через поры и все отверстия тела, оставляя тело гнить и разрушаться самопроизвольно.
Умер и последний эсесовец-доброволец – его глаза вытекли, и он еще долго лежал, тяжело хрипя, словно захлебываясь, пока не затих. А Исаак жил. Жизнь едва-едва теплилась в его тощем теле, обтянутом тонкой, словно пергаментной кожей. Она бродила белизной под закаченными веками, тлела едва-едва. Пульс едва прощупывался, но он, как ни странно, жил.
- Все равно умрет, – покачал головой Ангел Смерти, накрывая белой простыней окоченевшее тело на соседней койке. Утром надо будет провести вскрытие.
Ночь опустилась на землю, скрывая благодатной своей чернотой грязные бараки и вышки. Иногда в зубах караульных вспыхивали красные огоньки папирос и летели докуренные вниз, похожие на маленькие падающие звезды.
Тьма и смерть, обнявшись, сидели по углам инфекционного бокса. Тусклый свет луны озарял накрытый труп и красивое бледное лицо мужчины с гордым и непреклонным профилем. Глазные яблоки его неустанно бегали под несомкнутыми веками, как будто ему снился кошмарный сон. Но нет, тут никому не снились кошмары. Тут ими жили.
Лежащие на простыне тощие руки его мелко дрожали, и казалось сама темнота – непроглядная и вязкая, расползалась от недвижного тела, как щупальца, будто она была дышащей и живой, продолжением этих худых пальцев пианиста с синюшными лунками ногтей. Чернота растекалась вокруг его головы и сползала по подушке, словно бесконечно длинные черные пряди волос. Они шевелились, как травы под ветром, и перешептывались. Безглазые демоны стояли у него в изголовье, и сама ночь дремала в ногах неумершего, как чуткий и верный пес.
Исаак все же не умер. Долгие дни он метался в бреду, изнывая от раздирающей боли, боли проникавшей к самому маленькому нерву, терзающей каждую самую маленькую клеточку тела. Он то горел заживо, то трясся в ознобе, иногда его тело, казалось, становилось невесомым, словно ком старой сношенной одежды, а иногда даже дышать было тяжело, и он судорожно хватал ртом воздух, казавшийся густым и жидким.
***
Тени метались по кафелю в запахе хлорки и табачном дыму.
- Йозеф, что это? – устало спросил Зиверс, поглаживая бороду.
- Еврей, – пожал плечами Менгеле.
- Я сам вижу, что это еврей, – прошипел аненнербовец, глядя на скромно сидящего перед ним молодого человека с резким профилем в застиранном медицинском халате, из-под которого виднелась полосатая роба с двумя нашивками на груди, образующими желтый магендавид. Тот с вежливым любопытством взирал на высокого гостя умными черными глазами.
- Все как вы и просили.
- Я просил вот это? – ткнул пальцем в черноволосого юношу Вольфрам.
- Если вы знакомы не только с праарийским, гиперборейским, но и подвластным обычным смертным немецким алфавитом, и читали мой отчет, то вы могли бы заметить, что смерть остальных подопытных наступила в результате газовой гангрены. Из двадцати человек остался только один, – проворчал он и заглянул в документы, пачкая их грязными резиновыми перчатками. - Соломон Коган, двадцати четырех лет, врач общей практики, город Станислав.
- Исаак, – тихо поправил его узник.
- Какая разница! – хором воскликнули оба ученых и снова принялись препираться.
- Вольфрам, признайте, что вас обвели вокруг пальца. Привозите мне какую-то трупную вытяжку из пятки гималайского медведя и удивляетесь, что почти во всех случая был зафиксирован летальный исход. Все бы ничего, но что делать с добровольцами? Трое наших солдат сгнило заживо…
- Но один все-таки выжил! – подбоченился бородач в кителе. – И это факт!
- Факт! Вот сидит рядом с вами факт! У меня таких «фактов» целый лагерь. Герр Зиверс, я же говорил, что вы шарлатан, – ухмыльнулся Ангел Смерти. – Я сделал подробнейшее обследование и анализы, но они показали, что № 6712 ничем, повторяю, ничем не отличается от человека из контрольной группы. Признайте, ваш эксперимент – нонсенс. Ваши опыты с картами Зенера – тоже полнейшая чушь, мракобесие и схоластика. Никаких экстраординарных способностей у него не проявилось.
- Если хотите – я сделаю вскрытие, - ожесточенно швырнул перчатки в мусорный бак доктор, как будто бросая вызов на дуэль. - Завтра, сегодня я уже до смерти устал от ваших разговоров.
***
Исаак стоял с полным ведром дезинфекционного раствора и смотрел вниз, на город вдали. За то время, когда он лежал без памяти, изменились и он, и город. Там, где стоял опрятный дом с лавкой, на который он так любил глядеть, остались только руины после авианалета союзников. Теперь по городу сновали только военные грузовики, и люди пробегали по улицам боязливо, трусцой. Он достал из кармана последнюю сигарету – эта была дорогая папироса, не те, которые он выменивал у капо из рабочего лагеря на краденый аспирин и бинты. Это была темная тонкая сигарилла из серебряного портсигара ангела смерти.
Он вздохнул и закурил, уже не боясь оклика охраны или попрошайничества заключенных. Ему было все равно. Свою последнюю папиросу он выкурит в одиночестве. Наверное, его порежут, когда он вернется в операционный бокс, и может быть, перед этим он еще успеет аккуратно разложить препараты в шкафу. Исаак уже ни на что не надеялся – было глупо предполагать, что доктор оставит в живых хоть кого-то, кто участвовал в его экспериментах. Да и вообще в этом месте, где все берут жизнь взаймы, надежда – дело смешное…
- Эй, ты, – услышал он внезапно шепот.
Оглянувшись, Исаак увидел две обритые головы, выглядывающие из-за угла барака, с заострившимися от голода клювами носов, отчего эти узники в полосатых робах, вытянувшие тонкие шеи, были похожи на любопытных птенцов, высунувшихся из дупла.
- Да пошли вы, курить не дам, – беззлобно бросил он.
- Эй ты, санитар. Слышал новость? – сказал голос с сильным польским акцентом.
Исаак покачал головой.
- Говорят, в малом лагере возле кухни двое наших собрали радиопередатчик в старом ведре, понемногу воруя с завода детали. Сегодня они запустили его и поймали переговоры американцев. Слышишь, они идут за нами. Матка боска, они будут здесь со дня на день! Передай всем, кого увидишь…
- Это правда? – переспросил Исаак, и его глаза сверкнули.
Один из узников широко перекрестился.
- Да чтоб мне на этом самом месте провалиться, пане.
- На, докуривай…
***
Но в этот день так ничего и не произошло. Несколько дней ангел смерти так и не появлялся в лазарете. Но так много странного происходило в эти последние дни – эсесовцы как будто старались не попадаться заключенным на глаза, и как бы в доказательство , что все окончательно пошло прахом, кухонные команды получили тройную порцию супа на каждого и даже хлеб. Только вчера куда-то пропал комендант лагеря, предварительно загрузив в машину какие-то таинственные ящики. Фройляйн из канцелярии под присмотром мечущегося офицера сжигали во дворе какие-то бумаги. Слухи ходили совершенно невероятные – то говорили, что сегодня прилетят немецкие самолеты, чтобы бомбить лагерь, то с пеной у рта доказывали, что в лагерь войдут русские танки, тоже опять-таки завтра. Это огромное неопределенное завтра пугало и угнетало всех, вместе с тем вселяя надежду.
- Черт знает что творится, – проворчал Исаак, поглядывая в окно каморки, в каком-то нервном нетерпении перекладывая препараты с полки на полку, переклеивая этикетки и переписывая их, хотя он знал, что это больше никому не понадобиться.
***
Йозеф еще раз осмотрел чемодан – все аккуратно сложено. Все, что может понадобиться в первое время. Жаль было оставлять только старый серебряный портсигар с инициалами и дарственной надписью. В кармане теплого пальто лежали давно выправленные документы на имя Хельмута Грегора. "Все же хорошо, что у него не было обычной для члена СС татуировки с группой крови", – подумал он и закрыл саквояж.
Последний раз он глянул на свой корпус, заглянул в операционную и твердым медленным шагом направился к своему кабинету. Кажется, он кое-что забыл…
- Иди сюда, Соломон, – тихо сказал он, увидев в неосвещенном боксе застывшую у зарешеченного окна фигуру в белом.
- Исаак, – мягко поправил его Коган.
- Какая разница…
Исаак глянул на него через плечо и грустно улыбнулся. Его лицо хранило странно спокойное одухотворенное выражение. Тусклый закатный луч обрисовывал его резкий семитский профиль на фоне темнеющего за окном плаца.
Доктор молча подошел к нему и раскрыл портсигар.
- Значит, американцы уже на подходе, – задумчиво сказал Исаак, взяв сигариллу, и пристально глянул в дуло направленного на него «вальтера». Сам ангел смерти внезапно почувствовал, что сам больше боялся взгляда этих внезапно ставших исполненными какой-то темной, одухотворенной силы немигающих глаз, как будто на него было направлено два таких же дула.
- Значит, поступил приказ уничтожить все результаты экспериментов… мое имя, наверное, первое в списке тех, кто подлежит немедленному уничтожению при приближении сил союзников, и меня просто обязан пристрелить первый попавшийся эсесовец.
- Как глупо это все, герр доктор ,– тихо проговорил Исаак.
Его невиданно черные глаза египетского демона были пусты и страшны, будто Йозеф напрямую глядел в недра вселенной в пустое безвоздушное пространство. Это были глаза бога древних людей, которому поклонялись тысячи лет назад, страшась его всесилия и всеведенья, властителя стихий и черных тварей, которые приходили по его зову. Бессменного обитателя многих миров, проходящего сквозь пространство и время, словно раскаленный нож сквозь масло. Глаза извечного образа зла – повелителя теней.
Йозеф, бормоча проклятия, наставил ствол прямо между пугающих темных глаз, полных клокочущей бездной. Исаак мягко засмеялся и шагнул вперед. Менгеле всаживал пулю за пулей, но незримая стена словно останавливала их, дрожа в воздухе, словно пустынный мираж. Смятые и разжеванные неведомой силой, бесформенные куски свинца падали к его ногам.
- Что ты такое, черт подери?! Кто ты? – закричал он, как будто перекрикивая оглушающую его бурю.
- Я тот, кого вы хотели создать, – ухмыльнулся Исаак и закурил, разведя руки в хирургических перчатках. – Вы хотели создать сверхчеловека? Арийского бога? И вот стою перед вами я. Я, Исаак Коган из города Станислав. Какая ирония, не правда ли, – сокрушенно покачал головой еврей.
- Неужели, неужели Зиверс был прав? – воскликнул Йозеф.
Он боялся смотреть в эти черные глаза, которые глядели на него так, будто ничего не боялись, даже смерти. После такого бояться смерти - мелочь. Человеку присуще бояться смерти, но он ее не боялся. Потому что Исаак Коган уже давно умер. Но был ли это человек? К нему пришло понимание того, что он создал нечто чудовищное: существо, которое не боится смерти - уже не человек. А практически бог.
- Вы, наверное, думаете, что вы создали? – спросил Исаак, качая головой, и негромко засмеялся.
У его ног образовалось склизкое черное пятно, оно расплылось, заклокотало, сливаясь с ним самим, эта чернота выросла в демонов, тянущих к нему безглазые алчные пасти. Липкая чернота текла из рук, волоклась за подолом и подошвами, тянулась от корней волос длинными черными живыми нитями, которые развевались и стекали по белому халату до колен, словно грива медузы Горгоны.
Сраженный этим зрелищем, Йозеф вжался в угол, с ужасом глядя на приближающееся существо.
- Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, не так ли? Я от вас многому научился доктор. Например, задавать себе вопросы: а что внутри? Что у меня внутри, доктор Менгеле? - подняло бровь странное существо.
- Не знаете? – покачал головой Исаак – И я не знаю.
- Я не буду вас убивать. Ведь вы бы убили меня, если бы знали наверняка, что я такое. Ведь так? Но вы не знаете – поэтому живите. И я буду жить. Чтобы знать все. Пока не узнаю, кто я.
- Исаак…- пробормотал доктор.
- Пожалуй, это единственное, что я о себе наверняка знаю и впредь сохраню - свое имя. Больше у меня не осталось ничего. Они уже здесь. Я знаю это. Уходите, пока не поздно… - прошептал он.
- Уходите … - Исаак рассмеялся, как не смеялся уже давно, давился в истерике, хохотал, и длинные черные нити волос его развевались черной гривой. Он захлебывался до икоты, чуя удаляющийся топот ног.
- А портсигарчик-то вы забыли, герр доктор… – хмыкнул, чуть успокоившись, он.
В выпотрошенном сейфе с документами он нашел бутылку кислого красного вина. Темно-бордовая жидкость обожгла огнем пустой ссохшийся желудок, растекаясь по исколотым венам, ударила в голову, погружая его в блаженное невероятно состояние. Исаак прошелся по кабинету, завороженно касаясь позолоченных корешков книг на полках. Он закурил чуть смятую пальцами сигариллу, устало опустился в мягкое кресло и развернул книгу, почти не видя напечатанных в ней букв… Исаак даже пролистнул несколько томов, но так и не сумев из них прочитать ни слова, непонятно зачем упрятал за пазуху.
В кабинете стояло пианино. Судя по толстому слою пыли, к нему редко когда прикасались, да и вообще вряд ли обращали на него внимание. Залпом выпив почти всю бутылку, Исаак откинул крышку, и пальцы его, изрезанные и сбитые, легко и привычно легли на клавиши. Он неуверенно нажал на них – и заброшенный инструмент ожил, отвечая ему.
За окном слышались выстрелы, рев сирены и крики. Но он все играл и играл – сначала неуверенно, потом все быстрее и быстрее, отдаваясь полностью забытой музыке, будившей в нем похороненные в глубине души воспоминания. Он закрыл глаза, погружаясь в мелодию полностью, а руки его порхали и скользили, будто не прошло и дня с тех пор, когда он сидел за своим старым «Блютнером». Исаак даже не обернулся, когда в кабинет, топоча, ворвались двое эсесовцев, панически отстреливаясь, он все играл и играл, а тьма у его ног бдительно хранила его, терзая врагов текучими щупальцами в мгновение ока, хватая черными ненасытными пастями, поглощая и разрывая в клочья.
Он играл и не видел того, как танки смяли колючую проволоку, как люди в робах высыпали им навстречу, как солдаты в американской форме входили в бараки.
Двери медкорпуса треснули под натиском прикладов, топот сапог торопливо прокатился по обложенным белым кафелем чистым помещениям, принося грязь на подошвах. Вошедшие в солдаты с отупением глянули на растерзанные трупы в тыловой форме. Потом – на Исаака, черные глаза которого от вина и безнаказанности полыхали адским безумным огнем. Странная улыбка играла на его лице.
***
- Я чувствую себя так, словно прожил тысячу лет, – сказал Исаак, выходя из операционной, в которой он двое суток кряду помогал американскому врачу осматривать всех больных и раненных во время освобождения лагеря.
- Судя по вашему здоровью, проживете еще тысячу, – улыбнулся врач добровольному ассистенту. – Вы сейчас едва не падаете с ног. Вам, Исаак, нужно больше отдыхать и просто нормально питаться, и ваш крепкий организм возьмет свое. Как сказали бы сами немцы, после той титанической работы, что мы с вами проделали, я вас могу называть «майне юнге кемпфер» - мой юный соратник, – добродушно засмеялся он и дружески хлопнул Исаака по плечу.
- Вы знаете, наверное, я вас возьму с собой, с вашей квалификацией вы сможете служить в госпитале. Я замолвлю за вас словечко.
***
Он стоял и смотрел в поле меж высоких тополей – в дикое запущенное поле, на котором спустя столько столетий не сохранилось даже фундаментов. Но закрыв глаза, он видел там приземистые тени бараков и многие, многие мили изгородей из колючей проволоки. Он достал душистую сигариллу из серебряного портсигара и закурил, с наслаждением и задумчивостью затягиваясь.
- Исаак…- сказал ему красивый белокурый юноша, нетерпеливо ковыряя сырую землю носком белой туфли. - Зачем мы приехали сюда?
Но человек в черном сюртуке ничего не ответил. Ветер трепал его длинные черные волосы, и вздрогнув от пронзительной весенней сырости, он только натянул повыше белые перчатки, скрывавшие выцветшие синие цифры на запястье.
- Это место важно для тебя? – спросил Каин.
- Да. Я здесь родился, – кивнул Кемпфер, бросая окурок в летошнюю нетоптаную траву. – В некотором роде.
- Говорят, когда человеку является ангел, он начинает жить заново, - сказал он, устремив взгляд вдаль, как будто все еще видя уже несуществующий пейзаж в тающем мареве.
- Это ты про меня?
- И про вас тоже, майн герр. И про вас тоже…
Автор: ваш покорный слуга
Форма: миди
Рейтинг: от NC-17!kink до NC-21
Жанр: ангст.
Персонажи: Исаак фон Кемпфер, доктор Йозеф Менгеле, Каин - в эпизодах
Количество слов: 4619 слов
Предупреждение: треш, угар, бред, насилие над каноном и историческими фактами
читать дальшеВесенней чистотой звенел прозрачный, еще холодный воздух. Дым из трубы крематория подымался вверх витой серой колонной, вокруг которой, раскинув крылья, кружились лоснящиеся черные птицы, заводя адскую карусель. В бурых клочьях летошней травы под ногами уже пробивались зеленые искры. Все-таки и здесь, в стране слепой смерти, было место для жизни – чахлой и бедной, но всепобеждающей.
Там далеко, за колючей проволокой, виднелся маленький город, тающий в рассветной смутной дымке. Там жили крохотные люди, всегда спешащие по своим делам, там ездили лоснящиеся автомобили и по выходным нарядные девушки стайками выходили на улицы в трижды перелицованных, но накрахмаленных платьях. Исааку эти картины невольно казались совершенно иллюзорными, словно смутное видение из того далекого и забытого мира. Иногда даже ему казалось, что он никогда не существовал - маленький городок, совсем не похожий на этот, по узким улочкам которого он каждый день шел на работу, улыбаясь со скромным торжеством, увидев издали свою новенькую вывеску « Доктор И. Коган». Он отдал за нее большие деньги, но она не провисела и года, сорванная вошедшими в город войсками Вермахта. Красная вывеска, приземистый дом с белыми занавесками, оранжевые пятна морковного сока на огрубевших руках матери, так превосходно готовившей цимес… - все это было призрачно настолько, что, казалось, вряд ли когда-то вообще было.
Каждый день он засыпал и просыпался, и каждое утро он приходил сюда, к проему меж двух вышек возле женских бараков, откуда было видно кукольные, опрятные дома. Где счастливые люди жили как прежде, не обращая внимания на чудовищную фабрику смерти, расположившуюся под боком. Наверное, они давно привыкли к ней.
Он стоял и задумчиво курил, вглядываясь вдаль через поцарапанные стекла очков, как призрак смотрит из своей обители на мир, который он покинул, и к которому нет возврата. "Ведь, грубо говоря, они здесь все призраки, – подумал он. – Живущие жизнью взаймы. Без воли. Без надежды. Утратив самих себя, образ и подобие человеческое".
Он стоял и принюхивался к ветру, пахнущему сырой разрытой землей и прелым летошним листом. Так пахнет пора холодного солнца, которое не может уже согреть истощенное, изувеченное тело в полосатой робе заключенного.
Он стоял и курил, не обращая внимание на завистливые взгляды в спину - худой и высокий юноша, тощий, но не усохший, как иные ходившие вокруг скелеты.
Курение уже не было просто привычкой. Сигарета здесь значила больше, чем просто сигарета– она обозначала статус, как и застиранный белый медицинский халат с чужого плеча. Голова мужчины даже не была обрита наголо – неровный длинный череп оброс густым волосом, таким же черным, как и умные узкие глаза, пытливо поблескивающие из-под тонких бровей. Эти глаза не потухли, став безразлично-животными, они все так же разумно глядели на окружающий мир. Пусть он и сузился до размеров одного небольшого концлагеря.
Мужчина выбросил окурок и поморщился, глядя на драку живых скелетов в жидкой, воняющей мочой и помоями грязи. Скелеты препирались из-за окурка писклявыми тонкими голосами и дубасили друг друга тощими руками с одинаково выколотыми номерами.
Исаак Коган из Станислава стал заключенным номер 6712, и эти цифры навсегда остались на его худом белом предплечье, словно тавро. А сам Коган давно умер – новоиспеченный доктор в чистом костюме. У доктора Когана было три старших сестры и заботливая, обожавшая сына сверх меры, мать. Она была готова посадить всю семью на хлеб и воду, лишь бы у Исаака было новенькое блютнеровское пианино. Ведь мальчик так талантлив! Отец частенько за это ворчал на нее. Добрый пожилой раввин сокрушался, что сын не очень прилежен в изучении Торы, но что плохого в том, что мальчик хочет быть врачом? И что это за выдумки с пианино? Разве нельзя, как все нормальные дети, играть на скрипке?
Но мать упрямо стояла на своем. И у Исаака было пианино. И был свой медицинский кабинет возле ратуши, где он принимал пациентов. А у заключенного номер 6712 не было ничего, кроме белого халата санитара, но он значил здесь больше, чем пианино или собственное дело. Он значил прибавку двухсот грамм хлеба к скудному рациону, а о большем здесь и мечтать было нельзя.
Маленький уютный город с пыльными улочками и красной вывеской у ратуши стал просто видением, что беспокоило его и порой снилось по ночам, оставляя на утро чувство неясной тоски. Он смутно помнил о ней, словно о позабытой где-то по пьяни вещи. О ней, о жизни, которая оборвалась в один миг. Говорят, когда человеку является ангел, он начинает жить заново, и его жизнь его меняется полностью…
***
Вагоны, пропахшие мочой и дерьмом, вагоны, проклятые вагоны для скота, в которых каждый день кто-то умирал, и несмотря на адскую тесноту, труп умершего не сгружали, даже если он начинал невыносимо смердеть – поезд не останавливался ни на минуту. Поезд спешил, пыхтя, как торопящийся толстяк от станиславского гетто к конечной станции назначения, где их вытряхнули из вагонов, как спички из коробка, ошалевших от свежего воздуха и ослепших от яркого солнечного света. Перепуганных и растерянных людей эсесовцы загоняли как овчарки, деля свою новоприбывшую отару недочеловеков. Неработоспособных отбивали от стада и тут же вели на бойню, заманивая жертв в бетонные коробки газовых камер каменным мылом. И им в клубах удушающего, развивающего легкие, зарина являлись откровением райские врата в белой дымке тающих облаков.
А остальных ждал ад на земле. И тут Исаак узнал, что самое страшное не побои, не унижения, не голод, неотступно терзающий тающее на глазах тело. Самое страшное в этом аду – увидеть ангела. Ангела Смерти. И не дай бог попасться ему на глаза.
Ангел лично встречал поезда, сам отбирая себе жертв для своих дьявольских забав – ангел в черном, ангел в белом, ангел в сером. Ангел в костюме, ангел в форме, ангел в халате. Исаак знал его всяким, этого ангела, но до сих пор не мог забыть того мига, когда впервые встретил его. Неприятно цепкий взгляд этого человека выхватил Исаака из толпы новоприбывших узников, как выхватывает острыми когтями беркут ягнёнка из стада испуганно блеющих овец и поднимает вверх, паря на широко раскинутых темных свои крыльях.
- Вот этот подойдет, – сказал тогда он, вонзая глаза в него словно скальпель.
***
А вот потом пришел страх. Страх в больничном халате, пахнущий карболкой и хлорной известью. Страх быть разрезанным живьем без анестезии, страх, выжигающий глаза, заражающий кровь. Страх повел других узников за собой, к мучительной и долгой смерти, на облицованный белым кафелем алтарь нацистской медицины. А Исааку он выдал швабру и оцинкованное ведро. Белый кафель часто пачкался запекшейся кровью.
Смерть довлела над этим местом, и он скоро привык к ней, узрев все лики безносой. Чудовищные дела, творившиеся здесь, более не удивляли его. Он всякого навидался…
Как ангел кромсал и резал тела в желании постичь все тайны человеческой плоти. Особенно он любил близнецов: переливал кровь от одного другому, ставил чудовищные опыты на одном из них и делал сравнительный анализ внутренних органов, убивая второго уколом токсичного фенола прямо в сердце. Ангел не только разрушал и терзал, но и пытался творить, сшивая два тела в одно противно природе, кожа к коже, жила к жиле. Он вырезал органы без анестезии у отобранных для опытов детей и убивал их точным ударом по голове, чтобы вскрыть еще теплое тело. Многим детям он вводил в сердце хлороформ, других своих подопытных он заражал тифом, кастрировал химическими препаратами. Некоторым близнецам с разным цветом глаз он впрыскивал колоранты в радужки и зрачки, чтобы изменить цвет глаз и создать близнецов-арийцев с голубыми глазами. Но черные еврейские глаза обращались в белые склизкие зернистые комья, вытекающие из глазниц.
Ангел хотел быть богом-творцом, создавая из омерзительного человеческого мусора совершенное существо во плоти. И с упоением скульптора, ваяющего шедевр, он безжалостно отсекал глыбы ненужного материала, как отсекают долотом дикий камень, обращающийся в щебень и пыль.
И сама душа Исаака казалось, стала камнем, рудой, расплавленной в горниле пламенеющего ада затем, чтоб утратив хрупкость, стать холодной и темной, переплавив его самого в качественно новое существо, не знающее ни жалости, ни страха, ни сочувствия. Он был словно безликий Харон, перевозивший на скрипящих каталках, а не на утлой лодке, души на тот берег реки забвения, и в глазах его навеки поселилась шепчущая тысячами голосов тьма.
Он привык к виду крови и крикам. Ему слишком часто приходилось ее вытирать и слишком часто молиться о том, чтоб не оглохнуть.
***
В тот день в воротах лагеря появился новенький блестящий «Хорьх». Человек в неприметном костюме, приехавший на нем, не пошел, как можно было ожидать, к коменданту лагеря, а сразу направился к угодьям Ангела Смерти.
- Йозеф! – воскликнул вошедший в операционный бокс мужчина с окладистой бородой, увидев стоящего спиной к нему человека в белом халате, деловито копавшегося в чреве вскрытого трупа. Он подцепил пинцетом отрезок кишечника и благоговейно уложил его в банку с формалином. Только надписав наскоро скляницу и отодвинув ее в сторону, человек соизволил обратить на вошедшего внимание.
Мужчина поднял абсолютно черные, как будто казавшиеся одним сплошным зрачком глаза. Его необычное красивое лицо с прямым носом было спокойно и, видимо, привычно к подобным занятиям, чем к виду посторонних людей.
- Вы ищете доктора Менгеле, герр офицер? – удивился черноволосый парень.
- А вы…
- Это мой ручной еврей, – ухмыльнулся вошедший Ангел Смерти, обмениваясь крепким дружеским рукопожатием со своим гостем. Поздний визитер искренне рассмеялся шутке.
- Ты сделал анатомические препараты? Не забудь сегодня же отправить их в Берлин и надписать «Институт антропологических и биолого-расовых исследований».
Исаак кивнул и удалился, относя в хранилище драгоценную банку, и с большим бережением водрузил ее на полку, прибавив к довольно разносортной и пугающей коллекции. Срезы мозга, сердца, железы, эмбрионы, глазные яблоки безмолвно парили в формалине, снабженные аккуратными этикетками.
Отсюда довольно отчетливо был слышен хриплый голос таинственного и, как показалось самому Исааку, высокопоставленного гостя. Он с интересом прислушался к разговору.
- Это было найдено в буддийском монастыре одной из экспедиций «Аненербе», - таинственно понизил голос незнакомец, как обыкновенно понижают голос больные, которых привела на прием к врачу болезнь деликатного и несколько венерического толка.
- Изображение таких столь не похожих на нас существ и дискообразных кораблей мы находили и раньше на пещерных росписях. Но в этот раз группе несказанно повезло. Один из монахов передал нам фрагмент останков неизвестного происхождения и, обследовав их под микроскопом, я не мог поверить своим глазам - оказалось, что отдельные клетки все еще живы. Они скорее похожи на самостоятельную колонию одноклеточных организмов, чем на составляющую более высокоорганизованной формы жизни. Но они как мы…
- В смысле? – недоверчиво переспросил Менгеле, и в его голосе было недоверие и насмешка.
- Они как мы - маленькие частички чего-то великого.
- Ваше «Аненербе», герр Зиверс – сборище шарлатанов, – ухмыльнулся доктор.
- А вы не шарлатан, Йозеф? Чем вы тут занимаетесь? Пытаетесь, изменив цвет глаз, сделать из жида арийца? Или этот ваш чудовищный балаган с близнецами... Я знаю, что вы работали над проектом так называемого «гемопетина», пытаясь синтезировать вещество, которое может улучшить качество крови у летчиков Люфтваффе и позволить им выжить при экстремальных погодных условиях, поэтому я решил обратиться именно к вам.
Зиверс достал из чемодана любовно завернутый в плотную ткань стеклянный цилиндр, в котором плескалось что-то черное, как расплавленная смола, маслянисто поблескивающее и вязкое на вид.
- Нам удалось синтезировать вакцину на основе этих бактерий, и теперь крайне важно провести эксперимент. Я поручаю это вам, потому что никто не сможет справиться с этой задачей лучше. Этого хватит ровно на 20 человек. Подбирайте их с умом – испытайте сначала на обыкновенных узниках, а уже потом на добровольцах из числа СС. То, что вы держите сейчас в руках - это ключ к возвышению нации, к созданию сверхарийца. Сверхчеловека…
Заслушавшись, Исаак упустил склянку с препаратом из рук, и она с грохотом разбилась о кафель, затапливая помещение резким запахом формалина.
***
С утра Исаака мучало какое-то недоброе предчувствие, его мутило от жидкой баланды из мороженой картошки, и поел он против обыкновения без аппетита, хотя сегодня в кастрюле плавали даже высохшие бычьи жилы. Он без энтузиазма повозил грязной тряпкой по коридору и принялся за недописанные бумаги, которые должен был сделать еще вчера, когда знакомый требовательный голос вывел его из странного состояния. Впрочем, от звука этого голоса на душе стало вообще муторно.
- Соломон, сюда…
- Я - Исаак, – с бесконечным терпением сказал Коган.
- Какая разница! – отмахнулся доктор.
Внутренне Исаак сжался – а что если он дознается про разбитый препарат? Но, к счастью, ангел смерти был спокоен, трезв и светел.
- Угощайся, – безмятежно улыбаясь, сказал доктор и протянул ему портсигар. Обалдев от невиданной доселе щедрости, Исаак все же взял папиросу, опасливо косясь. Смутное подозрение вползло в его душу, словно едва ощутимый запах опасного газа. Коган оглянулся и замер, как вкопанный, увидев в руках Менгеле шприц полный черного и вязкого вещества. Темные узкие глаза еврея расширились став огромными черными дырами на смертельно побледневшем лице.
- Привяжите его к койке, – негромко сказал доктор, и санитары тут же бросились выполнять приказ. Широкие ремни стянули до боли худое, слабо противящееся тело и последнее, что он почуял – это боль от вонзившейся в вену толстой стальной иглы…
***
- Черт бы побрал этого Вольфрама Зиверса, – процедил сквозь зубы Йозеф. Он был в ярости – эксперимент по вживлению экспериментальной вакцины фактически провалился. Большая часть подопытных погибла в первые же сутки после инъекции. Забытье сменялось чудовищными судорогами, похожими на эпилептические припадки, и из широко раскрытых глазниц сочилась густая черная жидкость, вытекала упругой струйкой из горла и ушей, смешиваясь с темной венозной кровью. Несколько узников еще жили, но сегодня утром погиб один из солдат, питавшийся куда лучше истощенных заключенных. Он умер в страшных муках, воя так, как будто бы что-то незримое раздирало его внутренности изнутри. Вскрытие так ничего и не дало. Сыворотка покидала организм, просачиваясь через поры и все отверстия тела, оставляя тело гнить и разрушаться самопроизвольно.
Умер и последний эсесовец-доброволец – его глаза вытекли, и он еще долго лежал, тяжело хрипя, словно захлебываясь, пока не затих. А Исаак жил. Жизнь едва-едва теплилась в его тощем теле, обтянутом тонкой, словно пергаментной кожей. Она бродила белизной под закаченными веками, тлела едва-едва. Пульс едва прощупывался, но он, как ни странно, жил.
- Все равно умрет, – покачал головой Ангел Смерти, накрывая белой простыней окоченевшее тело на соседней койке. Утром надо будет провести вскрытие.
Ночь опустилась на землю, скрывая благодатной своей чернотой грязные бараки и вышки. Иногда в зубах караульных вспыхивали красные огоньки папирос и летели докуренные вниз, похожие на маленькие падающие звезды.
Тьма и смерть, обнявшись, сидели по углам инфекционного бокса. Тусклый свет луны озарял накрытый труп и красивое бледное лицо мужчины с гордым и непреклонным профилем. Глазные яблоки его неустанно бегали под несомкнутыми веками, как будто ему снился кошмарный сон. Но нет, тут никому не снились кошмары. Тут ими жили.
Лежащие на простыне тощие руки его мелко дрожали, и казалось сама темнота – непроглядная и вязкая, расползалась от недвижного тела, как щупальца, будто она была дышащей и живой, продолжением этих худых пальцев пианиста с синюшными лунками ногтей. Чернота растекалась вокруг его головы и сползала по подушке, словно бесконечно длинные черные пряди волос. Они шевелились, как травы под ветром, и перешептывались. Безглазые демоны стояли у него в изголовье, и сама ночь дремала в ногах неумершего, как чуткий и верный пес.
Исаак все же не умер. Долгие дни он метался в бреду, изнывая от раздирающей боли, боли проникавшей к самому маленькому нерву, терзающей каждую самую маленькую клеточку тела. Он то горел заживо, то трясся в ознобе, иногда его тело, казалось, становилось невесомым, словно ком старой сношенной одежды, а иногда даже дышать было тяжело, и он судорожно хватал ртом воздух, казавшийся густым и жидким.
***
Тени метались по кафелю в запахе хлорки и табачном дыму.
- Йозеф, что это? – устало спросил Зиверс, поглаживая бороду.
- Еврей, – пожал плечами Менгеле.
- Я сам вижу, что это еврей, – прошипел аненнербовец, глядя на скромно сидящего перед ним молодого человека с резким профилем в застиранном медицинском халате, из-под которого виднелась полосатая роба с двумя нашивками на груди, образующими желтый магендавид. Тот с вежливым любопытством взирал на высокого гостя умными черными глазами.
- Все как вы и просили.
- Я просил вот это? – ткнул пальцем в черноволосого юношу Вольфрам.
- Если вы знакомы не только с праарийским, гиперборейским, но и подвластным обычным смертным немецким алфавитом, и читали мой отчет, то вы могли бы заметить, что смерть остальных подопытных наступила в результате газовой гангрены. Из двадцати человек остался только один, – проворчал он и заглянул в документы, пачкая их грязными резиновыми перчатками. - Соломон Коган, двадцати четырех лет, врач общей практики, город Станислав.
- Исаак, – тихо поправил его узник.
- Какая разница! – хором воскликнули оба ученых и снова принялись препираться.
- Вольфрам, признайте, что вас обвели вокруг пальца. Привозите мне какую-то трупную вытяжку из пятки гималайского медведя и удивляетесь, что почти во всех случая был зафиксирован летальный исход. Все бы ничего, но что делать с добровольцами? Трое наших солдат сгнило заживо…
- Но один все-таки выжил! – подбоченился бородач в кителе. – И это факт!
- Факт! Вот сидит рядом с вами факт! У меня таких «фактов» целый лагерь. Герр Зиверс, я же говорил, что вы шарлатан, – ухмыльнулся Ангел Смерти. – Я сделал подробнейшее обследование и анализы, но они показали, что № 6712 ничем, повторяю, ничем не отличается от человека из контрольной группы. Признайте, ваш эксперимент – нонсенс. Ваши опыты с картами Зенера – тоже полнейшая чушь, мракобесие и схоластика. Никаких экстраординарных способностей у него не проявилось.
- Если хотите – я сделаю вскрытие, - ожесточенно швырнул перчатки в мусорный бак доктор, как будто бросая вызов на дуэль. - Завтра, сегодня я уже до смерти устал от ваших разговоров.
***
Исаак стоял с полным ведром дезинфекционного раствора и смотрел вниз, на город вдали. За то время, когда он лежал без памяти, изменились и он, и город. Там, где стоял опрятный дом с лавкой, на который он так любил глядеть, остались только руины после авианалета союзников. Теперь по городу сновали только военные грузовики, и люди пробегали по улицам боязливо, трусцой. Он достал из кармана последнюю сигарету – эта была дорогая папироса, не те, которые он выменивал у капо из рабочего лагеря на краденый аспирин и бинты. Это была темная тонкая сигарилла из серебряного портсигара ангела смерти.
Он вздохнул и закурил, уже не боясь оклика охраны или попрошайничества заключенных. Ему было все равно. Свою последнюю папиросу он выкурит в одиночестве. Наверное, его порежут, когда он вернется в операционный бокс, и может быть, перед этим он еще успеет аккуратно разложить препараты в шкафу. Исаак уже ни на что не надеялся – было глупо предполагать, что доктор оставит в живых хоть кого-то, кто участвовал в его экспериментах. Да и вообще в этом месте, где все берут жизнь взаймы, надежда – дело смешное…
- Эй, ты, – услышал он внезапно шепот.
Оглянувшись, Исаак увидел две обритые головы, выглядывающие из-за угла барака, с заострившимися от голода клювами носов, отчего эти узники в полосатых робах, вытянувшие тонкие шеи, были похожи на любопытных птенцов, высунувшихся из дупла.
- Да пошли вы, курить не дам, – беззлобно бросил он.
- Эй ты, санитар. Слышал новость? – сказал голос с сильным польским акцентом.
Исаак покачал головой.
- Говорят, в малом лагере возле кухни двое наших собрали радиопередатчик в старом ведре, понемногу воруя с завода детали. Сегодня они запустили его и поймали переговоры американцев. Слышишь, они идут за нами. Матка боска, они будут здесь со дня на день! Передай всем, кого увидишь…
- Это правда? – переспросил Исаак, и его глаза сверкнули.
Один из узников широко перекрестился.
- Да чтоб мне на этом самом месте провалиться, пане.
- На, докуривай…
***
Но в этот день так ничего и не произошло. Несколько дней ангел смерти так и не появлялся в лазарете. Но так много странного происходило в эти последние дни – эсесовцы как будто старались не попадаться заключенным на глаза, и как бы в доказательство , что все окончательно пошло прахом, кухонные команды получили тройную порцию супа на каждого и даже хлеб. Только вчера куда-то пропал комендант лагеря, предварительно загрузив в машину какие-то таинственные ящики. Фройляйн из канцелярии под присмотром мечущегося офицера сжигали во дворе какие-то бумаги. Слухи ходили совершенно невероятные – то говорили, что сегодня прилетят немецкие самолеты, чтобы бомбить лагерь, то с пеной у рта доказывали, что в лагерь войдут русские танки, тоже опять-таки завтра. Это огромное неопределенное завтра пугало и угнетало всех, вместе с тем вселяя надежду.
- Черт знает что творится, – проворчал Исаак, поглядывая в окно каморки, в каком-то нервном нетерпении перекладывая препараты с полки на полку, переклеивая этикетки и переписывая их, хотя он знал, что это больше никому не понадобиться.
***
Йозеф еще раз осмотрел чемодан – все аккуратно сложено. Все, что может понадобиться в первое время. Жаль было оставлять только старый серебряный портсигар с инициалами и дарственной надписью. В кармане теплого пальто лежали давно выправленные документы на имя Хельмута Грегора. "Все же хорошо, что у него не было обычной для члена СС татуировки с группой крови", – подумал он и закрыл саквояж.
Последний раз он глянул на свой корпус, заглянул в операционную и твердым медленным шагом направился к своему кабинету. Кажется, он кое-что забыл…
- Иди сюда, Соломон, – тихо сказал он, увидев в неосвещенном боксе застывшую у зарешеченного окна фигуру в белом.
- Исаак, – мягко поправил его Коган.
- Какая разница…
Исаак глянул на него через плечо и грустно улыбнулся. Его лицо хранило странно спокойное одухотворенное выражение. Тусклый закатный луч обрисовывал его резкий семитский профиль на фоне темнеющего за окном плаца.
Доктор молча подошел к нему и раскрыл портсигар.
- Значит, американцы уже на подходе, – задумчиво сказал Исаак, взяв сигариллу, и пристально глянул в дуло направленного на него «вальтера». Сам ангел смерти внезапно почувствовал, что сам больше боялся взгляда этих внезапно ставших исполненными какой-то темной, одухотворенной силы немигающих глаз, как будто на него было направлено два таких же дула.
- Значит, поступил приказ уничтожить все результаты экспериментов… мое имя, наверное, первое в списке тех, кто подлежит немедленному уничтожению при приближении сил союзников, и меня просто обязан пристрелить первый попавшийся эсесовец.
- Как глупо это все, герр доктор ,– тихо проговорил Исаак.
Его невиданно черные глаза египетского демона были пусты и страшны, будто Йозеф напрямую глядел в недра вселенной в пустое безвоздушное пространство. Это были глаза бога древних людей, которому поклонялись тысячи лет назад, страшась его всесилия и всеведенья, властителя стихий и черных тварей, которые приходили по его зову. Бессменного обитателя многих миров, проходящего сквозь пространство и время, словно раскаленный нож сквозь масло. Глаза извечного образа зла – повелителя теней.
Йозеф, бормоча проклятия, наставил ствол прямо между пугающих темных глаз, полных клокочущей бездной. Исаак мягко засмеялся и шагнул вперед. Менгеле всаживал пулю за пулей, но незримая стена словно останавливала их, дрожа в воздухе, словно пустынный мираж. Смятые и разжеванные неведомой силой, бесформенные куски свинца падали к его ногам.
- Что ты такое, черт подери?! Кто ты? – закричал он, как будто перекрикивая оглушающую его бурю.
- Я тот, кого вы хотели создать, – ухмыльнулся Исаак и закурил, разведя руки в хирургических перчатках. – Вы хотели создать сверхчеловека? Арийского бога? И вот стою перед вами я. Я, Исаак Коган из города Станислав. Какая ирония, не правда ли, – сокрушенно покачал головой еврей.
- Неужели, неужели Зиверс был прав? – воскликнул Йозеф.
Он боялся смотреть в эти черные глаза, которые глядели на него так, будто ничего не боялись, даже смерти. После такого бояться смерти - мелочь. Человеку присуще бояться смерти, но он ее не боялся. Потому что Исаак Коган уже давно умер. Но был ли это человек? К нему пришло понимание того, что он создал нечто чудовищное: существо, которое не боится смерти - уже не человек. А практически бог.
- Вы, наверное, думаете, что вы создали? – спросил Исаак, качая головой, и негромко засмеялся.
У его ног образовалось склизкое черное пятно, оно расплылось, заклокотало, сливаясь с ним самим, эта чернота выросла в демонов, тянущих к нему безглазые алчные пасти. Липкая чернота текла из рук, волоклась за подолом и подошвами, тянулась от корней волос длинными черными живыми нитями, которые развевались и стекали по белому халату до колен, словно грива медузы Горгоны.
Сраженный этим зрелищем, Йозеф вжался в угол, с ужасом глядя на приближающееся существо.
- Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, не так ли? Я от вас многому научился доктор. Например, задавать себе вопросы: а что внутри? Что у меня внутри, доктор Менгеле? - подняло бровь странное существо.
- Не знаете? – покачал головой Исаак – И я не знаю.
- Я не буду вас убивать. Ведь вы бы убили меня, если бы знали наверняка, что я такое. Ведь так? Но вы не знаете – поэтому живите. И я буду жить. Чтобы знать все. Пока не узнаю, кто я.
- Исаак…- пробормотал доктор.
- Пожалуй, это единственное, что я о себе наверняка знаю и впредь сохраню - свое имя. Больше у меня не осталось ничего. Они уже здесь. Я знаю это. Уходите, пока не поздно… - прошептал он.
- Уходите … - Исаак рассмеялся, как не смеялся уже давно, давился в истерике, хохотал, и длинные черные нити волос его развевались черной гривой. Он захлебывался до икоты, чуя удаляющийся топот ног.
- А портсигарчик-то вы забыли, герр доктор… – хмыкнул, чуть успокоившись, он.
В выпотрошенном сейфе с документами он нашел бутылку кислого красного вина. Темно-бордовая жидкость обожгла огнем пустой ссохшийся желудок, растекаясь по исколотым венам, ударила в голову, погружая его в блаженное невероятно состояние. Исаак прошелся по кабинету, завороженно касаясь позолоченных корешков книг на полках. Он закурил чуть смятую пальцами сигариллу, устало опустился в мягкое кресло и развернул книгу, почти не видя напечатанных в ней букв… Исаак даже пролистнул несколько томов, но так и не сумев из них прочитать ни слова, непонятно зачем упрятал за пазуху.
В кабинете стояло пианино. Судя по толстому слою пыли, к нему редко когда прикасались, да и вообще вряд ли обращали на него внимание. Залпом выпив почти всю бутылку, Исаак откинул крышку, и пальцы его, изрезанные и сбитые, легко и привычно легли на клавиши. Он неуверенно нажал на них – и заброшенный инструмент ожил, отвечая ему.
За окном слышались выстрелы, рев сирены и крики. Но он все играл и играл – сначала неуверенно, потом все быстрее и быстрее, отдаваясь полностью забытой музыке, будившей в нем похороненные в глубине души воспоминания. Он закрыл глаза, погружаясь в мелодию полностью, а руки его порхали и скользили, будто не прошло и дня с тех пор, когда он сидел за своим старым «Блютнером». Исаак даже не обернулся, когда в кабинет, топоча, ворвались двое эсесовцев, панически отстреливаясь, он все играл и играл, а тьма у его ног бдительно хранила его, терзая врагов текучими щупальцами в мгновение ока, хватая черными ненасытными пастями, поглощая и разрывая в клочья.
Он играл и не видел того, как танки смяли колючую проволоку, как люди в робах высыпали им навстречу, как солдаты в американской форме входили в бараки.
Двери медкорпуса треснули под натиском прикладов, топот сапог торопливо прокатился по обложенным белым кафелем чистым помещениям, принося грязь на подошвах. Вошедшие в солдаты с отупением глянули на растерзанные трупы в тыловой форме. Потом – на Исаака, черные глаза которого от вина и безнаказанности полыхали адским безумным огнем. Странная улыбка играла на его лице.
***
- Я чувствую себя так, словно прожил тысячу лет, – сказал Исаак, выходя из операционной, в которой он двое суток кряду помогал американскому врачу осматривать всех больных и раненных во время освобождения лагеря.
- Судя по вашему здоровью, проживете еще тысячу, – улыбнулся врач добровольному ассистенту. – Вы сейчас едва не падаете с ног. Вам, Исаак, нужно больше отдыхать и просто нормально питаться, и ваш крепкий организм возьмет свое. Как сказали бы сами немцы, после той титанической работы, что мы с вами проделали, я вас могу называть «майне юнге кемпфер» - мой юный соратник, – добродушно засмеялся он и дружески хлопнул Исаака по плечу.
- Вы знаете, наверное, я вас возьму с собой, с вашей квалификацией вы сможете служить в госпитале. Я замолвлю за вас словечко.
***
Он стоял и смотрел в поле меж высоких тополей – в дикое запущенное поле, на котором спустя столько столетий не сохранилось даже фундаментов. Но закрыв глаза, он видел там приземистые тени бараков и многие, многие мили изгородей из колючей проволоки. Он достал душистую сигариллу из серебряного портсигара и закурил, с наслаждением и задумчивостью затягиваясь.
- Исаак…- сказал ему красивый белокурый юноша, нетерпеливо ковыряя сырую землю носком белой туфли. - Зачем мы приехали сюда?
Но человек в черном сюртуке ничего не ответил. Ветер трепал его длинные черные волосы, и вздрогнув от пронзительной весенней сырости, он только натянул повыше белые перчатки, скрывавшие выцветшие синие цифры на запястье.
- Это место важно для тебя? – спросил Каин.
- Да. Я здесь родился, – кивнул Кемпфер, бросая окурок в летошнюю нетоптаную траву. – В некотором роде.
- Говорят, когда человеку является ангел, он начинает жить заново, - сказал он, устремив взгляд вдаль, как будто все еще видя уже несуществующий пейзаж в тающем мареве.
- Это ты про меня?
- И про вас тоже, майн герр. И про вас тоже…
@темы: кино и немцы, Trinity Blood, фанфики, пытки, казни и уроды