Он был благородным маньяком: никогда не насиловал женщин и детей...
Название: «Ангел»
Автор: ваш покорный слуга
Форма: мини.
Пейринг/Персонажи: Петр/Катерина
Категория: гет
Рейтинг: R.
Эпиграф:
Не стану спорить, ты умна!
Но женщин украшают слезы.
Бодлер
читать дальше
- Ваше высокопреосвященство… – сунулось в дверь смущенное личико сестры Лоретты. – Тут к вам…
- Ну, кто еще? – вздохнула Сфорца, помешивая обжигающе-горячий чай.
- Этот… - испуганно и многозначительно кругля глаза, выпалила девушка и снова юркнула в дверь, словно испугавшись могучей поступи, невольно внушающий трепет, впрочем, как и сам ее обладатель. Рыцарь Разрушения вошел, а вернее просто сунулся без стука в дверь, мгновенно заполнив собою чуть ли не весь кабинет кардинала, решительный и бескомпромиссный как «Голиаф». Мгновенно вся обстановка, включая саму герцогиню Миланскую, показалась едва ли не кукольной по сравнению с ним. Кардинал вежливо улыбнулась. Она была сама похожа на куклу: с фарфорово-белым точеным лицом, со светлыми, ясными, словно стеклянными глазами, в ворохе атласа, золота и кружев.
- Добрый день, брат Петр. Чем обязана? – холодно сказала она и указала на стул рядом с собой.
- Я здесь по поручению кардинала Медичи, – неприязненно буркнул инквизитор и смерил предложенный стул подозрительным взглядом.
- Садитесь, ну что вы, право. Чаю? – молвила она с невинным видом. Разговор, судя по всему, обещал быть долгим. "И неприятным", – подумала она, читая во взгляде паладина угрюмую враждебность. Он - правая рука Франческо, его меч и щит: непробиваемый, твердолобый фанатик. Верный пес, вынюхивающий ересь и выгрызающий ее стальными зубами.
- Кардинал Медичи обеспокоен сложившейся в вашем отделе обстановкой… – скупо процедил сквозь зубы голубоволосый инквизитор, тряхнув лошадиной челкой.
Катерина была уже готова была бросить что-то нелицеприятное и достаточно едкое, дабы этот фанатик смог почувствовать необъятной толщины иронию в сказанном, но почему-то сдержалась.
В огромной лапище инквизитора обыкновенная чайная чашка смотрелась,словно она была из кукольного сервиза. Петр держал ее так неуклюже, что, ей-богу, смахивал на мальчишку, которого затащили играть девчонки.
Ох, еретичка… Как обманчива ее ангельская наружность, ведь под этим невинным обличьем скрывается великая блудница. Да, блудница духом, а это еще страшнее, нежели блудить телом. Это не слепой зов плоти, а изменчивость души, обреченной на погибель. Как можно отступить от святой матери- церкви и предаться врагам ее? – подумал Петр и, сдвинув брови, ожесточенно заковырял ложкой в сахарнице.
- Его переживания понятны. Он ведь брат мне, – отставляя чашку, молвила она. - И я молюсь за него, как молилась бы за любого, кто неправо обидел кого-либо или оговорил. Я прощаю его от всего сердца и молю господа о том, чтоб избавить от греха лжесвидетельства. Я молюсь денно и нощно за брата моего единокровного Франческо, ибо обуян он еще и более тяжким грехом, – сказала кардинал и осенила себя крестным знамением.
- Грехом? – удивленно переспросил Петр, машинально повторив жест маленькой белой руки с тяжелым перстнем.
- Даже Люцифер, бывший прекраснейшим из ангелов небесным, был низвергнут едино своею гордынею, – сказала Катерина, поднимая ясные серые глаза на инквизитора.
- Истинно так, – серьезно кивнул брат Петр и растерянно вздохнул. Кротость и всепрощение в ее взгляде смутили набожного паладина. Придя, он ожидал увидеть коварного аспида, а встретил голубку.
- Давайте помолимся вместе за брата моего, – сказала она, беря его за руку и ведя его в cвою полутемную спаленку, где денно и нощно теплился огонек лампады у ног статуи богоматери.
Орсини растерянно опустился рядом с ней на колени, исподтишка поглядывая на кардинала. Его губы шептали слова молитвы, но он глядел вовсе не на строгие черты скорбной девы Марии, а на белые тонкие пальцы, перебиравшие зерна четок.
- Ах, скажите, почему вы смотрите на меня с таким осуждением? – прошептала Катерина, поднимаясь рывком на ноги, стремительная и разрумянившаяся. Ее тяжелые одеяния зашелестели, мерцая золотом, словно осенние листья.
- Не пристало мне хулить вас, ваше высокопреосвященство, – глухо ответил инквизитор. - Ибо вы действительно набожны и верны вере Господней.
- О, я не безгрешна, брат Петр, это вы истинный праведник, – с чувством молвила она, сжимая маленькой ручкой огромную ладонь паладина.
– Это вы непреклонны в вере своей, а моя вера не тверда, – горько молвила герцогиня Миланская, и ее ресницы трагично дрогнули.
- Как же так? – воскликнул Петр, и внутри него что-то дрогнуло.
- Говорят, если вера сильна, то бог дает человеку сил, чтобы противостоять в борьбе с врагами христовыми. А я… прощаю их от всего сердца, не значит ли это, что я поступаю неправедно?
Орсини был настолько растроган этими словами, а тем паче видом этого печального прекрасного женского лица, что неловко опустился рядом с ней на колени, припав губами к белой руке.
- О, ангел кротости! – прошептал он.
- О, я не ангел. Я знаю, что грешна. Бог велел женщине пребывать в покорстве, а я правлю меж мужами противно святому писанию. «Родившись женщиной, не присвояй себе важности, свойственной мужчине» - сказано отцами церкви. Ох, знали бы вы, какое это бремя... Я бы скорее ушла в отдаленный монастырь и посвятила себя постничеству, смиренной молитве и делам милосердия, но едино осознание того, что я должна служить во славу святой матери-церкви не дает удалиться мне от власти. А власть так тяжела для женских плеч…
- Ваше высокопреосвященство… - прошептал Петр, не сводя с нее глаз, горящих холодным огнем.
- Катерина, брат, зовите меня Катерина, – тихо прошептала кардинал. - Ведь я сестра ваша во Христе, а все эти титулы да звания лишь корм гордыне. Все эти пышные одежды, – воскликнула она и сорвала тяжелое одеяние, бросив его с ожесточением на пол. – Все это мишура. Достойно ли ходить в золоте слугам божьим, теша свое тщеславие? – вопросила она, стоя перед ним, такая тонкая и стройная в простом белоснежном нижнем платье. Какая-то неведомая покоряющая сила была в ее кротком взгляде и наклоне хрупких белых плеч.
- Ах, – покачала головой она. – О чем я говорю? Вы праведны, брат Петр, и вам не понять моих метаний. Вы чисты душой, верный паладин церкви, вы безупречны и скромны в своем служении. Вы блаженны, ибо не знаете сомнений и греха.
Она опустилась рядом с ним на колени и, взяв его руку в свою, по-детски прижалась нежной щекой к шершавой ладони инквизитора.
- О, если бы я могла оставить суетный свет, удалиться в келью, в пещеру как первые святые, надев власяницу, остричь волосы…
Петра покоробило от одной мысли, что это гладкое плечо скроет грубая ткань. Какое же дикое варварство рвать власяницей до ссадин эту белую кожу, какое преступление остричь эти роскошные золотые локоны, которые невольно перебирала его рука. Грех губить такую красоту, ведь это дар божий. Она ведь прекрасна и чиста, словно лилия.
- Роза Сарона и лилия долин, – пробормотал Орсини, касаясь рукой горячей тонкой спины, трепещущими ноздрями вдыхая запах ее тела. От нее не пахло духами – лишь только ароматом чистой теплой кожи.
Он был как единорог из легенд, пойманный девственницей, который, зачарованный невинностью, покорно кладет голову на девичьи колени. Брат Петр находился будто в каком- то умопомрачении – вид этой прекрасной женщины, сломленной скорбью, и все же невероятно сильной духом, кающейся, страдающей и одухотворенной, ослепил паладина и лишил разума. Единственной любовью его досель была лишь пылкая любовь к богу, и единственной женщиной, пред которой он преклонял колени, была Богоматерь. Инквизитор был молод и горяч, исполнен неистовой веры, до исступления, до фанатизма, в безбрежный незамутненный поток которой вливалось все чувства, не находящие выхода. А теперь добродетельный паладин был повержен к ногам прекрасной девы. Его чистая душа была ослеплена неярким сиянием непорочной бело-золотой красоты Катерины. Он был готов ради нее на что угодно, неистовый, словно крестоносец, в религиозном экстазе разящий врага направо и налево с именем святой на губах. Он бы носил ее имя как хоругвь, как крест на щите, имя прекрасное, как имя ангела. Неистовый паладин сокрушил бы всех врагов и предал бы кого угодно мучительной смерти, за один только взгляд ее чистых глаз, за одно только слово, произнесенное этим прекрасным голосом, звенящим для него хрустальными сферами обетованных небес.
- Боже мой, Катерина, – шептал брат Петр, и как сладко было ему называть по имени это небесное создание. Какое же преступление взвалить такую тяжкую ношу на существо столь хрупкое. О да, ей приходится быть сильной против своей природы, сражаться наравне с сильными мира сего, будучи слабой.
В исступлении он целовал ее пальцы, что-то несвязно бормоча, пребывая словно в религиозном экстазе, а она нежно проводила рукой по его жестким волосам и узкому лицу, отчего инквизитор блаженно жмурился, словно огромный ручной зверь.
- Вы так прекрасны и невинны….
- Невинна… Ох если бы… – горько воскликнула она, обвивая тонкими руками широкую шею Орсини. Инквизитор, опьяневший от тепла и близости женского тела, коснулся губами белого плеча, и тонкая ткань под его руками сползла, открыв соблазнительную ложбинку. На ее белой, расчерченной голубыми венами груди был свежий лиловый кровоподтек, зияющий на безупречной коже, словно язва.
- Боже мой, что это?
- Франческо… - прошептала она, опустив длинные русые ресницы, и ее голос задрожал.
- Что… Что он сделал с вами?- прорычал Орсини, и глаза его безумно блеснули - Он… бил вас? Он… надругался над вами?
Катерина прикусила губу, не смея поднять очей.
- Скажите… Неужели вы боитесь? – пробормотал он, пытаясь то заглянуть ей в глаза, то прижать крепко к своей груди.
Катерина уткнулась лицом в плечо паладина, будто не решаясь сказать то неловкое, страшное ему в глаза:
- Он всегда так поступал, даже когда я была еще ребенком…Всегда приходил и делал все, что хотел. Я никому не говорила. Мне ведь все равно никто бы не поверил…
- Я! Я верю вам, – срывающимся от гнева голосом прорычал Орсини, целуя ссадины на ее запястьях, благоговейно, словно это были стигматы. Они были для него священны, как знак веры и страдания мученицы. Он целовал следы побоев на белой коже, и это страшно возбуждало добродетельного исступленно верующего инквизитора. Мистический экстаз смешался с плотским желанием, лишившим инквизитора разума. Брат Петр сам не понимал, что делал, ошалелый от прикосновений и запахов, он сжимал ее в объятиях, дрожа от неведомого чувства. Орсини с неумелой нежностью целовал женщину, а она покорно и смущенно подставляла ему губы, казалось бы неявно, но страстно отвечала его грубым ласкам, распаляя его еще больше. Тонкие пальцы Катерины ловко расстегнули его китель, острые зубки нежно покусывали шею, делая желание еще более нестерпимым. Длинные ногти скользили по мощным плечам инквизитора, покрытым рубцами от самобичевания - следами борений с неуемной плотью. Но сегодня плоть победила его – не своя, чужая, белая, исподволь льнущая к нему. Он жадно прильнул ртом к мягкой прохладной груди кардинала. Катерина умело распаляла его страсть - ее рука опустилась вниз, обхватив твердый от прилившей крови член, двигалась медленно, дразняще, практически истязая лаской. Подавив стон, Орсини едва ли не сомкнул зубы на сжавшемся от его прикосновения соске. У женщины перехватило дыхание от его нетерпеливого толчка в бедра, и она покорно развела ноги, спасовав перед натиском ноющей сладкой боли, разлившейся в лоне. От сильного толчка, проникавшего в ее тело Катерина застонала и обхватила бока инквизитора ногами, крепко прижимая к себе, чтоб не оставить внутри ни одного свободного миллиметра. Крепко, плотно до боли.
От каждого движения судорога, сводившая тело становилась и вовсе нестерпимой. Он не мог и не умел себя сдерживать – грубые, сильные толчки выбивали из кардинала лишь хриплое оборванное дыхание, стараясь проникнуть еще глубже в нее, чуть ли не растерзать. Она стонала от наслаждения, почти на грани боли. Еще сильнее еще и вот все… несколько резких толчков – и в голове аж потемнело, будто мозг затопило и накрыло обжигающей слепящей волной, лишающей разума. И теперь они лежали оглушенные и обессиленные, словно выброшенные волной жертвы крушения, крепко сжимая друг друга во влажных соленых объятиях. Переводя дыхание, инквизитор уткнулся лицом в ее разгоряченные груди.
-Боже мой, – пробормотал Петр и в голосе его были растерянность и отчаянье.
-Грех-то какой…
- Мы оба согрешили, брат Петр, – сказала она, кротко и всепрощающе. – Что ж поделать. Мы оба того желали, значить и грех наш поделим напополам.
Жмурясь, инквизитор поцеловал кровавый след у ее груди и сгреб кардинала в медвежьи объятия, руководствуясь древним инстинктом - правом самца, овладевшего самкой. И если кто-то покусится на его собственность, он будет отныне лют и неистов.
- Впредь я буду защищать тебя. Только скажи, я сделаю для тебя все, что пожелаешь. Никто, никто больше не смеет тебя тронуть хоть пальцем, – проворчал он, поглаживая мягкое податливое бедро. – И если это случится, он пожалеет о том дне, когда он появился на свет…
Герцогиня Миланская, перебирая длинные, мокрые от пота волосы паладина, широко открытыми глазами смотрела в потолок,и на ее красивом лице была улыбка – не кроткая и мягкая. Улыбка торжествующая и довольная.
«О да, пожалеет. Еще как пожалеет», - подумала Сфорца.
Пока косматая голова инквизитора покоилась у нее на груди, но скоро он уйдет, чтобы играть в свои глупые мальчишеские игры.. А она будет пить чай из тонких фарфоровых кружек и играть в куклы. Играть в куклы людьми вроде того же Петра.
Автор: ваш покорный слуга
Форма: мини.
Пейринг/Персонажи: Петр/Катерина
Категория: гет
Рейтинг: R.
Эпиграф:
Не стану спорить, ты умна!
Но женщин украшают слезы.
Бодлер
читать дальше
- Ваше высокопреосвященство… – сунулось в дверь смущенное личико сестры Лоретты. – Тут к вам…
- Ну, кто еще? – вздохнула Сфорца, помешивая обжигающе-горячий чай.
- Этот… - испуганно и многозначительно кругля глаза, выпалила девушка и снова юркнула в дверь, словно испугавшись могучей поступи, невольно внушающий трепет, впрочем, как и сам ее обладатель. Рыцарь Разрушения вошел, а вернее просто сунулся без стука в дверь, мгновенно заполнив собою чуть ли не весь кабинет кардинала, решительный и бескомпромиссный как «Голиаф». Мгновенно вся обстановка, включая саму герцогиню Миланскую, показалась едва ли не кукольной по сравнению с ним. Кардинал вежливо улыбнулась. Она была сама похожа на куклу: с фарфорово-белым точеным лицом, со светлыми, ясными, словно стеклянными глазами, в ворохе атласа, золота и кружев.
- Добрый день, брат Петр. Чем обязана? – холодно сказала она и указала на стул рядом с собой.
- Я здесь по поручению кардинала Медичи, – неприязненно буркнул инквизитор и смерил предложенный стул подозрительным взглядом.
- Садитесь, ну что вы, право. Чаю? – молвила она с невинным видом. Разговор, судя по всему, обещал быть долгим. "И неприятным", – подумала она, читая во взгляде паладина угрюмую враждебность. Он - правая рука Франческо, его меч и щит: непробиваемый, твердолобый фанатик. Верный пес, вынюхивающий ересь и выгрызающий ее стальными зубами.
- Кардинал Медичи обеспокоен сложившейся в вашем отделе обстановкой… – скупо процедил сквозь зубы голубоволосый инквизитор, тряхнув лошадиной челкой.
Катерина была уже готова была бросить что-то нелицеприятное и достаточно едкое, дабы этот фанатик смог почувствовать необъятной толщины иронию в сказанном, но почему-то сдержалась.
В огромной лапище инквизитора обыкновенная чайная чашка смотрелась,словно она была из кукольного сервиза. Петр держал ее так неуклюже, что, ей-богу, смахивал на мальчишку, которого затащили играть девчонки.
Ох, еретичка… Как обманчива ее ангельская наружность, ведь под этим невинным обличьем скрывается великая блудница. Да, блудница духом, а это еще страшнее, нежели блудить телом. Это не слепой зов плоти, а изменчивость души, обреченной на погибель. Как можно отступить от святой матери- церкви и предаться врагам ее? – подумал Петр и, сдвинув брови, ожесточенно заковырял ложкой в сахарнице.
- Его переживания понятны. Он ведь брат мне, – отставляя чашку, молвила она. - И я молюсь за него, как молилась бы за любого, кто неправо обидел кого-либо или оговорил. Я прощаю его от всего сердца и молю господа о том, чтоб избавить от греха лжесвидетельства. Я молюсь денно и нощно за брата моего единокровного Франческо, ибо обуян он еще и более тяжким грехом, – сказала кардинал и осенила себя крестным знамением.
- Грехом? – удивленно переспросил Петр, машинально повторив жест маленькой белой руки с тяжелым перстнем.
- Даже Люцифер, бывший прекраснейшим из ангелов небесным, был низвергнут едино своею гордынею, – сказала Катерина, поднимая ясные серые глаза на инквизитора.
- Истинно так, – серьезно кивнул брат Петр и растерянно вздохнул. Кротость и всепрощение в ее взгляде смутили набожного паладина. Придя, он ожидал увидеть коварного аспида, а встретил голубку.
- Давайте помолимся вместе за брата моего, – сказала она, беря его за руку и ведя его в cвою полутемную спаленку, где денно и нощно теплился огонек лампады у ног статуи богоматери.
Орсини растерянно опустился рядом с ней на колени, исподтишка поглядывая на кардинала. Его губы шептали слова молитвы, но он глядел вовсе не на строгие черты скорбной девы Марии, а на белые тонкие пальцы, перебиравшие зерна четок.
- Ах, скажите, почему вы смотрите на меня с таким осуждением? – прошептала Катерина, поднимаясь рывком на ноги, стремительная и разрумянившаяся. Ее тяжелые одеяния зашелестели, мерцая золотом, словно осенние листья.
- Не пристало мне хулить вас, ваше высокопреосвященство, – глухо ответил инквизитор. - Ибо вы действительно набожны и верны вере Господней.
- О, я не безгрешна, брат Петр, это вы истинный праведник, – с чувством молвила она, сжимая маленькой ручкой огромную ладонь паладина.
– Это вы непреклонны в вере своей, а моя вера не тверда, – горько молвила герцогиня Миланская, и ее ресницы трагично дрогнули.
- Как же так? – воскликнул Петр, и внутри него что-то дрогнуло.
- Говорят, если вера сильна, то бог дает человеку сил, чтобы противостоять в борьбе с врагами христовыми. А я… прощаю их от всего сердца, не значит ли это, что я поступаю неправедно?
Орсини был настолько растроган этими словами, а тем паче видом этого печального прекрасного женского лица, что неловко опустился рядом с ней на колени, припав губами к белой руке.
- О, ангел кротости! – прошептал он.
- О, я не ангел. Я знаю, что грешна. Бог велел женщине пребывать в покорстве, а я правлю меж мужами противно святому писанию. «Родившись женщиной, не присвояй себе важности, свойственной мужчине» - сказано отцами церкви. Ох, знали бы вы, какое это бремя... Я бы скорее ушла в отдаленный монастырь и посвятила себя постничеству, смиренной молитве и делам милосердия, но едино осознание того, что я должна служить во славу святой матери-церкви не дает удалиться мне от власти. А власть так тяжела для женских плеч…
- Ваше высокопреосвященство… - прошептал Петр, не сводя с нее глаз, горящих холодным огнем.
- Катерина, брат, зовите меня Катерина, – тихо прошептала кардинал. - Ведь я сестра ваша во Христе, а все эти титулы да звания лишь корм гордыне. Все эти пышные одежды, – воскликнула она и сорвала тяжелое одеяние, бросив его с ожесточением на пол. – Все это мишура. Достойно ли ходить в золоте слугам божьим, теша свое тщеславие? – вопросила она, стоя перед ним, такая тонкая и стройная в простом белоснежном нижнем платье. Какая-то неведомая покоряющая сила была в ее кротком взгляде и наклоне хрупких белых плеч.
- Ах, – покачала головой она. – О чем я говорю? Вы праведны, брат Петр, и вам не понять моих метаний. Вы чисты душой, верный паладин церкви, вы безупречны и скромны в своем служении. Вы блаженны, ибо не знаете сомнений и греха.
Она опустилась рядом с ним на колени и, взяв его руку в свою, по-детски прижалась нежной щекой к шершавой ладони инквизитора.
- О, если бы я могла оставить суетный свет, удалиться в келью, в пещеру как первые святые, надев власяницу, остричь волосы…
Петра покоробило от одной мысли, что это гладкое плечо скроет грубая ткань. Какое же дикое варварство рвать власяницей до ссадин эту белую кожу, какое преступление остричь эти роскошные золотые локоны, которые невольно перебирала его рука. Грех губить такую красоту, ведь это дар божий. Она ведь прекрасна и чиста, словно лилия.
- Роза Сарона и лилия долин, – пробормотал Орсини, касаясь рукой горячей тонкой спины, трепещущими ноздрями вдыхая запах ее тела. От нее не пахло духами – лишь только ароматом чистой теплой кожи.
Он был как единорог из легенд, пойманный девственницей, который, зачарованный невинностью, покорно кладет голову на девичьи колени. Брат Петр находился будто в каком- то умопомрачении – вид этой прекрасной женщины, сломленной скорбью, и все же невероятно сильной духом, кающейся, страдающей и одухотворенной, ослепил паладина и лишил разума. Единственной любовью его досель была лишь пылкая любовь к богу, и единственной женщиной, пред которой он преклонял колени, была Богоматерь. Инквизитор был молод и горяч, исполнен неистовой веры, до исступления, до фанатизма, в безбрежный незамутненный поток которой вливалось все чувства, не находящие выхода. А теперь добродетельный паладин был повержен к ногам прекрасной девы. Его чистая душа была ослеплена неярким сиянием непорочной бело-золотой красоты Катерины. Он был готов ради нее на что угодно, неистовый, словно крестоносец, в религиозном экстазе разящий врага направо и налево с именем святой на губах. Он бы носил ее имя как хоругвь, как крест на щите, имя прекрасное, как имя ангела. Неистовый паладин сокрушил бы всех врагов и предал бы кого угодно мучительной смерти, за один только взгляд ее чистых глаз, за одно только слово, произнесенное этим прекрасным голосом, звенящим для него хрустальными сферами обетованных небес.
- Боже мой, Катерина, – шептал брат Петр, и как сладко было ему называть по имени это небесное создание. Какое же преступление взвалить такую тяжкую ношу на существо столь хрупкое. О да, ей приходится быть сильной против своей природы, сражаться наравне с сильными мира сего, будучи слабой.
В исступлении он целовал ее пальцы, что-то несвязно бормоча, пребывая словно в религиозном экстазе, а она нежно проводила рукой по его жестким волосам и узкому лицу, отчего инквизитор блаженно жмурился, словно огромный ручной зверь.
- Вы так прекрасны и невинны….
- Невинна… Ох если бы… – горько воскликнула она, обвивая тонкими руками широкую шею Орсини. Инквизитор, опьяневший от тепла и близости женского тела, коснулся губами белого плеча, и тонкая ткань под его руками сползла, открыв соблазнительную ложбинку. На ее белой, расчерченной голубыми венами груди был свежий лиловый кровоподтек, зияющий на безупречной коже, словно язва.
- Боже мой, что это?
- Франческо… - прошептала она, опустив длинные русые ресницы, и ее голос задрожал.
- Что… Что он сделал с вами?- прорычал Орсини, и глаза его безумно блеснули - Он… бил вас? Он… надругался над вами?
Катерина прикусила губу, не смея поднять очей.
- Скажите… Неужели вы боитесь? – пробормотал он, пытаясь то заглянуть ей в глаза, то прижать крепко к своей груди.
Катерина уткнулась лицом в плечо паладина, будто не решаясь сказать то неловкое, страшное ему в глаза:
- Он всегда так поступал, даже когда я была еще ребенком…Всегда приходил и делал все, что хотел. Я никому не говорила. Мне ведь все равно никто бы не поверил…
- Я! Я верю вам, – срывающимся от гнева голосом прорычал Орсини, целуя ссадины на ее запястьях, благоговейно, словно это были стигматы. Они были для него священны, как знак веры и страдания мученицы. Он целовал следы побоев на белой коже, и это страшно возбуждало добродетельного исступленно верующего инквизитора. Мистический экстаз смешался с плотским желанием, лишившим инквизитора разума. Брат Петр сам не понимал, что делал, ошалелый от прикосновений и запахов, он сжимал ее в объятиях, дрожа от неведомого чувства. Орсини с неумелой нежностью целовал женщину, а она покорно и смущенно подставляла ему губы, казалось бы неявно, но страстно отвечала его грубым ласкам, распаляя его еще больше. Тонкие пальцы Катерины ловко расстегнули его китель, острые зубки нежно покусывали шею, делая желание еще более нестерпимым. Длинные ногти скользили по мощным плечам инквизитора, покрытым рубцами от самобичевания - следами борений с неуемной плотью. Но сегодня плоть победила его – не своя, чужая, белая, исподволь льнущая к нему. Он жадно прильнул ртом к мягкой прохладной груди кардинала. Катерина умело распаляла его страсть - ее рука опустилась вниз, обхватив твердый от прилившей крови член, двигалась медленно, дразняще, практически истязая лаской. Подавив стон, Орсини едва ли не сомкнул зубы на сжавшемся от его прикосновения соске. У женщины перехватило дыхание от его нетерпеливого толчка в бедра, и она покорно развела ноги, спасовав перед натиском ноющей сладкой боли, разлившейся в лоне. От сильного толчка, проникавшего в ее тело Катерина застонала и обхватила бока инквизитора ногами, крепко прижимая к себе, чтоб не оставить внутри ни одного свободного миллиметра. Крепко, плотно до боли.
От каждого движения судорога, сводившая тело становилась и вовсе нестерпимой. Он не мог и не умел себя сдерживать – грубые, сильные толчки выбивали из кардинала лишь хриплое оборванное дыхание, стараясь проникнуть еще глубже в нее, чуть ли не растерзать. Она стонала от наслаждения, почти на грани боли. Еще сильнее еще и вот все… несколько резких толчков – и в голове аж потемнело, будто мозг затопило и накрыло обжигающей слепящей волной, лишающей разума. И теперь они лежали оглушенные и обессиленные, словно выброшенные волной жертвы крушения, крепко сжимая друг друга во влажных соленых объятиях. Переводя дыхание, инквизитор уткнулся лицом в ее разгоряченные груди.
-Боже мой, – пробормотал Петр и в голосе его были растерянность и отчаянье.
-Грех-то какой…
- Мы оба согрешили, брат Петр, – сказала она, кротко и всепрощающе. – Что ж поделать. Мы оба того желали, значить и грех наш поделим напополам.
Жмурясь, инквизитор поцеловал кровавый след у ее груди и сгреб кардинала в медвежьи объятия, руководствуясь древним инстинктом - правом самца, овладевшего самкой. И если кто-то покусится на его собственность, он будет отныне лют и неистов.
- Впредь я буду защищать тебя. Только скажи, я сделаю для тебя все, что пожелаешь. Никто, никто больше не смеет тебя тронуть хоть пальцем, – проворчал он, поглаживая мягкое податливое бедро. – И если это случится, он пожалеет о том дне, когда он появился на свет…
Герцогиня Миланская, перебирая длинные, мокрые от пота волосы паладина, широко открытыми глазами смотрела в потолок,и на ее красивом лице была улыбка – не кроткая и мягкая. Улыбка торжествующая и довольная.
«О да, пожалеет. Еще как пожалеет», - подумала Сфорца.
Пока косматая голова инквизитора покоилась у нее на груди, но скоро он уйдет, чтобы играть в свои глупые мальчишеские игры.. А она будет пить чай из тонких фарфоровых кружек и играть в куклы. Играть в куклы людьми вроде того же Петра.
@темы: Trinity Blood, фанфики