Он был благородным маньяком: никогда не насиловал женщин и детей...
Итак, можно сказать это проба пера по этому фэндому. Не Ториблой единой, знаете ли, жив человек.
Предупреждаю сразу: много буков плюс полный неканон. У меня вообще от слова "канон" диатез.
Итак многообещанное самому себе произведение на тему " Женщины-оборотни СС". А если быть точным то "женщины, дети и оборотни СС"
С новыми главами - чем дальше в лес, темзверствуют нацисты толще партизаны
Наверное на досуге нарисую картинку к фику. Уж больно в голову запала.
ЗВЕРИ ВО ТЬМЕ
Автор:_Panzer__Magier
Фендом: Hellsing
Рейтинг: жэ, причем полная
Персонажи: Ганс Гюнше, Рип ван Винкль,неконацист Шредингер, прочие миллениумцы в эпизодах
Жанр: затрудняюсь. пишем: драма
Размер: мини
Дисклаймер: А какие у еврея права?
читать дальше
Накорябал продолжение
ЧАСТЬ 1
Издалека доносились глухим колоколом отзвуки канонады, подслеповато моргала раскачивающаяся под потолком лампочка. За стеной раздавался равномерный, давящий на нервы гул генератора, похожий на напряженный басовитый рык затаившегося неподалеку зверя, чующего недоброе.
- Мы должны покинуть базу немедля! Док, быстрее! – кричал Монтана.
- Опытные образцы погибнут! – кричал, взявшись за голову Док, истерически мечущийся по лаборатории, как баба на пожаре, спасая бесценные записи. Попутно в панике он сшибал на пол драгоценные склянки и пробирки, которые неизменно следовавшая за ним Зорин едва успевала подхватывать в полете. В бликах неяркого света половина ее лица казалась ликом насмешливого демона, другая, человеческая – была безмятежна, как у Будды, но обе они отражали вселенское спокойствие. Будто бы не было слышно там, за стенами вражеской артиллерии, как будто бы все не катилось в тартарары.
- Черт возьми, да они и так уже давно мертвы! – проворчал Монтана.
Светило научной мысли Третьего Рейха оставалось глухо к приводимым доводам, и мертвой хваткой вцепилось в стеклянный, опутанный паутиной многочисленных трубок саркофаг, в котором плавало нечто, похожее на черный ком волос.
- Я никуда без них не пойду!
- Этот образец нежизнеспособен – пытался более мягко увещевать ученого Майор – Берите только самое необходимое и э-э… менее громоздкое!
Свет в лаборатории истерично мигал, отбрасывая мечущиеся зыбкие тени. Стены сотрясала мелкая дрожь, как будто и впрямь под землей редко и мощно ударял колокол, наполняя подземный бункер рокотом, вселяющим страх. Стук сапог, паника, острый, тошнотворный запах крови и химикалий висел в спертом воздухе. Кафель был затоптан сотнями грязных сапог и испещрен темными склизкими пятнами: места давно уже не хватало и раненных вповалку складывали на полу, в проходах – не до них было… Под ногами солдат хрустело битое стекло.
- Что, еще один? – набросился на волочащих очередное тело Док – Куда вы его тащите? Вы с ума сошли? Эх-х! – с отчаяньем махнул рукой ученый, сгребая бумаги со стола.
- Ганс! – воскликнула Зорин Блиц, разрывая шинель на кровавом коме груди. Капитан еще жил – он дышал тяжело и сипло, и русые ресницы его плотно сомкнутых глаз дрожали, как будто бы Гюнше снился какой-то тревожный сон. Воздух с зловещим свистом выходил через пробитое легкое.
– Док, сделайте что-нибудь! – пробормотала Зорин, но ее никто не слышал.
- Где, черт побери, Шредингер? – бесновался Монтана - Как совать нос куда не надо, мальчишка тут как тут… Как сквозь землю провалился…
-Часть лабораторий отрезана. Наверное, он там…
- Черт, я же обещал покойному Фрицу, что выбью из его сынка дурь… Сделаю из него настоящего солдата… Ну что ж, подобающая солдату смерть - это…
Старший лейтенант только злобно покосилась на нашедшего явно неподходящий повод для зажигательной речи Майора, славящего смерть в бою во имя Рейха. Ее губы презрительно и горько искривились:
- А Рип? Мы ее тоже…?
- Оставь – махнул рукой Док – Как видишь, не все эксперименты оказались удачны: она так и не вышла из комы. Вероятно, организм отторгнул чип.
Блиц опустила голову и закусила губу. Она опустилась на колени возле Ганса, отодвигая со лба слипшиеся светлые волосы, мокрые от испарины. Гюнше больше не хрипел, и его лицо было строго, бледно и покойно.
- Капитан, черт возьми, капитан! – прошептала Зорин, склоняясь над телом: пульса не было. Док что-то недовольно пробормотал под нос, но с ожесточением всадил несколько уколов в податливую плоть. После этого он долго светил в зрачки, ругался вполголоса и мял уже начинавшую окоченевать руку.
Зорин прижимала непослушные, внезапно вспотевшие пальцы к артерии, пытаясь почувствовать хотя бы слабое биение, уже почти всхлипывая вслух. Наверное, ей даже чем – то нравился этот грубоватый, молчаливый парень с пустыми звериными глазами, спокойный и надежный как камень. А теперь казалось, что он спокойно спит, как человек, которому перестали видеться кошмары.
«Что вам снится, капитан? Быть может и мы, прошедшие через смерть, только спали. Может эта искусственная невольная жизнь по смерти и есть кошмар? Мы будем плутать в царстве жутких снов, которые нас не отпустят, проснувшись вновь, а ты будешь спать сном льда и камня, капитан»
- Оставь его, он мертв. Все равно было поздно. Лучше оставь вакцину для дальнейшей работы – с некой жалостью в голосе сказал Монтана. Он отвел взгляд от неподвижного лица капитана, и его непривычное молчание было красноречивее потока слов.
- Проклятье – прорычал Док, с ожесточением заталкивая скомканные, захватанные руками драгоценные бумаги по ящикам – Все, на что я потратил годы жизни! Все придётся бросить здесь…
- Так как мы не можем эвакуировать все оборудование, нам придется уничтожить лабораторию – блеснул стеклами очков Монтана - Врагу ничего не должно достаться. Да, мы отступаем, но лишь затем, чтоб нанести новый удар во славу Германии… Старший лейтенант Зорин Блиц! – строго прикрикнул он на недвижно сидящую над трупом вампиршу.
- Нам нужна такая иллюзия, чтоб мы могли свободно уйти под ее прикрытием. Ну, ты поняла…
Она недобро скосила играющий неверным красным отблеском глаз. Так вспыхивают угли в золе, когда ворошат почти потухшее кострище.
**
Когда Шредингер открыл глаза, он увидел тусклый, мерцающий свет и понял, что валяется распростёртый на воняющем хлоркой решетчатом полу в анатомичке. Вокруг него вповалку лежали искалеченные, уже окоченевшие трупы, растерзанное кровавое тряпье, разбросанные инструменты. Ранее содержавшиеся придирчивым доком в идеальном порядке шкафы были выворочены, как будто бы кто-то впопыхах что-то искал в них. Вместо прохода в операционную виднелась мрачная масса завала.
- Что за…- пробормотал прапорщик, потирая ушибленную голову. Он не помнил, как оказался здесь, но точно помнил, зачем пошел сюда. Шредингер поднял одну из решетчатых секций, под которой обнаружилась потрепанная коробка из-под конфет. Он хранил здесь свои детские немудреные сокровища: календарь из журнала с белокурой красивой девушкой, изображенной в народном платье на фоне гор, пасхальная открытка с беленьким барашком, поломанные оловянные солдатики, монетка, раскатанная поездом. Казалось бы, дребедень, но там была единственная фотокарточка его родителей, лица которых он без нее бы никогда не вспомнил – он был слишком мал, когда остался один. Он помнил, как Зорин, задумчиво затягиваясь папиросой, сказала: «Храни их, Шредингер», и в ее глазах он увидел что-то горькое и пустое.
- « Почему?» - тогда спросил он.
- Потому что иначе у тебя ничего не останется, и ты станешь таким как Ганс. Как я.
- Но Ганс – человек, а ты – фрик. И я хочу быть таким, как капитан. Когда вырасту.
- Тот, кто потерял все, перестает быть человеком – шепнула Зорин, потрепав его по плечу – А, впрочем, что я говорю? Ты еще ребенок, чтоб думать про такое.
А теперь, вместо того чтоб уходить со всеми, он побежал спасать несчастную коробку. И теперь сидит один- одинешенек в бункере с заваленным ходом среди груд мертвяков. Он не ребенок, он дурак.
Прапорщик уныло посмотрел на едва помаргивающую лампочку и вздохнул. Прижимая к груди сокровенную коробку, он поплелся осматривать остальные помещения, в надежде отыскать хоть какую-то лазейку. Бесполезно. Только трупы и комья вывороченной земли да бетона.
Шредингер скучающе лазил по святая святых лаборатории, носившей у солдат пренебрежительное прозвание «Мертвятник». Один остроумец назвал было ее колбасным цехом, после чего он был записан Доком в добровольные участники эксперимента. Студнеподобные останки шутника плавали в одной из стоящих тут же стеклянных емкостей, подозрительно похожих на гробы. Прапорщик с интересом вглядывался в их содержимое – не в меру любопытного гитлерюгендовца отсюда регулярно гоняли. Шредингер постучал по крышке одного из саркофагов и ухмыльнулся.
Когда он заглянул в распотрошенный сейф, где ранее хранились особо важные документы, за его спиной раздался странный скрежещущий звук, как будто бы кто-то ожесточенно царапал ногтями стекло. Под запотевшей крышкой зашевелились тени судорожно сжатых пальцев, как будто бы что-то живое, темное, билось в наглухо закрытом гробу, пытаясь вырваться. Прапорщик сглотнул подкативший к горлу комок и отступил на шаг, не сводя испуганно распахнутых глаз с того, что поднималось из сырого облака пара. Слизисто поблескивающая в неверном, мерцающем свете синюшная кожа казалась шкурой какой-то амфибии, черные слипшиеся волосы скрывали половину тела и лицо, падали на спину с сырым хлюпаньем, ворочались как змеи при каждом ее движении. Узкие бедра, проступающий пилой хребет, острая девчачья грудь.. Он не то чтобы никогда не видел голую женщину - дело было не в этом. Он видел, конечно, и Зорин, но ее очевидное уродство его так не пугало. Эта же была страшна, как оживший, восставший из гроба мертвец со сгнившими ногтями. Она была чем-то похожа на богомола – чудовищное тонконогое существо с неправдоподобно людским взглядом из-за плеча, пугающее именно своим человекоподобием. Ее огромные глаза влажно сверкали, светились в темноте кровавым светом. Существо подползло к нему на четвереньках, по-звериному припадая к полу. Узкое лицо блестящим полотном пилы разрезал широкий оскал, в темноте поблескивали клыки, влажные от тянущейся нитями слюны. Шредингер мелко застучал зубами, вжимаясь в холодную стальную стену.
Она внезапно поднялась рывком и пошла нетвердо, будто пьяная, ее била дрожь, похожая на конвульсии. Вампирша шатаясь, протянула к нему костлявую, словно у смерти руку.
Прапорщик затрясся от страха и выставил перед собой «Вальтер», вытянутый из стола Монтаны во время переполоха с эвакуацией.
- Стой! Я…я буду стрелять! – прижав к голове пушистые уши, выпалил мальчишка.
Она устало оперлась о стену, как будто задумавшись. Прапорщик искренне надеялся, что это существо и впрямь могло думать и хоть что-нибудь понимать. Вампирша откинула волосы с лица и Шредингер увидел вблизи ее глаза – огромные, невиданно синие, кротко и близоруко взирающие на него. Веснушчатое курносое ее лицо приняло недоуменно-детское выражение:
- Где все? – растерянно спросила она тонким голоском, в котором чуть не слышались слезы. – Что случилось?
Он помнил эту девушку из канцелярии - застенчивую весноватую дурнушку. Про нее еще говорили, будто бы она – непревзойденный снайпер, и у нее самый что ни на есть настоящий «Железный крест». Глупости – подумал Шредингер – Кто же даст креста этакой плаксе? ( гораздый на выдумки адъютант Монтаны постоянно устраивал этой Ван Винкль всяческие пакости, подсмеиваясь над ее неуклюжестью и стеснительностью). Какой из нее к черту стрелок, она-то на документе размером с простыню печать не видела куда ставить? – подумал он.
- Кто ты? – подслеповато сощурилась девушка, как человек, потерявший очки.
- Шредингер.
- А-а-а, маленький адъютант Майора. А откуда у тебя уши?
- Док уговорил меня принять участие в эксперименте. После уколов они сами выросли. Прапорщик хотел было приврать, что у него появились некие невероятные таланты но, к сожалению, благоприобретённые способности исчерпывались только навыком шевелить пушистыми ушами. В конце - концов, врать всамделишному, хоть и искусственному, вампиру глупо. А вдруг она читает мысли? Шредингер попытался подумать про Рип что-то крайне обидное и пристально посмотрел на нее. Старший лейтенант покраснела. Шредингер, подумавший, что его догадки подтвердились, тоже. На самом деле девушка просто сконфузилась, осознав, что сидит на полу, голая как правда, рядом с каким-то беззастенчиво разглядывающем ее подростком.
Прапорщик, смутясь, бросил ей рваный медицинский халат, найденный на полу:
- Прикройся, а то и глядеть-то на тебя противно…
Вампирша хлюпнула носом, пряча свои скудные прелести в грязную ткань.
Под потолком еле теплилась одинокая лампочка – аварийный генератор продолжал работать. Из крана с тяжелым звоном падали капли, отбивая время на жестяной мойке. В спертом воздухе стояла хлорная вонь и резкий едкий дух, идущий от битых колб с реактивами.
- Они…оставили нас? – глядя куда-то в стену, вяло просила Рип.
-Да. Судя по всему, при отступлении вход в бункер взорвали. Взрыв засыпал почти все помещения. Я потерял сознание, и мало что помню. Наверное, они подумали, что мы мертвы – задумчиво почесал взъерошенный затылок Шредингер.
- Уж я-то наверняка – уныло усмехнулась вампирша, с трудом ковыляя за проворным прапорщиком, шныряющим по разоренным комнатам как помоечный кот. В сейфе канцелярии обнаружились очки Рип, какое-то старинное уродливое ружье и мертвый лейтенант, форма которого пришлась вампирше почти впору, если не считать болтавшихся на ноге, как галоши сапог.
С торжеством водрузив на нос очки, Ван Винкль закинула за плечо мушкет и улыбнулась более уверенно.
- Зачем тебе эта ветхая оглобля? – фыркнул Шредингер.
- Док говорил, что создал эту малышку специально для меня. И когда я …проснусь, он обязательно отдаст ее мне.
Прапорщик махнул рукой: дескать, делай что хочешь, дело не мое, и пригорюнился. Судя по всему, никого больше здесь в живых не осталось, надежда на то, что недалекая девушка из канцелярии поможет ему отсюда выбраться, таяла с каждым часом, если вообще имела шанс на существование. Похоже, его ждет верная смерть в этой стальной коробке, зарытой глубоко-глубоко под землей среди смрада разлагающихся трупов, от удушья, истощения или жажды. А может от клыков взбесившейся от голода вампирши.
Ведь вампирам тоже нужно есть – эта мысль, только что пришедшая ему в голову оставила по себе неприятный холодок. Она проползла в мозг как змея и затаилась в потаенном темном углу.
Шредингер с подозрением глянул на деловито роющуюся в шкафу Рип. Внезапно она замерла, как будто что-то почуяв и резко развернулась, сверкнув огромными глазами, засветившимися краснотой. Ноздри ее дрожали как у собаки, ловящей ветер. Вампирша сжала в руках мушкет и оскалилась, пристально глядя на мальчишку. Рука прапорщика потянулась к пистолету.
- Тут…кто-то есть – прошептала она, целясь в таящуюся в коридорах темноту.
Теперь и сам Шредингер слышал шаги – медленные, тяжелые, неумолимые. Темная фигура приблизилась к ним – огромная, нависающая, как скала.Словно статую из гранита, свет высек из угрожающе движущейся на них бесформенной массы очертания человека в долгополой шинели. Мятая кепка была по-бандитски надвинута на самые глаза, блестевшие из-под козырька звериным огнем.
- Ганс? – остолбенел юный прапорщик – Ганс! Это ты?!
Шредингер, вопя от восторга, бросился капитану на шею. Теперь они спасены! Ганс умный и сильный. Он обязательно вытащит их отсюда – думал прапорщик, свято, по-ребячьи веря в то, что капитан может все на свете.
Гюнше зашипел:
- Потише ты. Кажется, я ранен.
Недовольно ворча, он все же дал себя осмотреть. Сбоку, прямо под сердцем виднелась глубокая рана. Глубокая, почти зажившая рана.
Человек, получивший такое ранение наверняка бы умер в течении суток, и уж точно бы не смог даже подняться на ноги. Рип, умело накладывая повязку, напряженно переглянулась со Шредингером поверх плеча капитана.
-Да что вы…Там сущий пустяк – недовольно пробормотал Гюнше, Они по очереди напились холодной, отдающей ржавчиной воды из жестяной кружки. Лампочка под потолком уныло мигала. От стен веяло холодом и бетонной сыростью, а из сплетения темных коридоров начинало нести мертвечиной. Шредингер всматривался в спокойное и холодное лицо капитана. Его светлые глаза глядели сквозь него без всякого выражения. В них не было ничего. Но в них не было страха. И это главное.
Рип устало ткнулась в заскорузлый от крови рукав капитанской шинели и закрыла глаза. Шредингер свернулся меж ними калачиком, упираясь девушке в бок острыми жеребьячими коленками. Тяжелые капли воды со звоном бились об металл. Тусклая лампочка светила себе под нос. Старший лейтенант беззвучно плакала В полусне Ганс чувствовал отчаянье и растерянность девушки и затаенный страх Шредингера, как будто бы он читал их мысли, знал их вкус и запах, пробовал их наощупь. Страх с запахом плесени и бетона, отчаянье отдающее горечью и запахом теплых женских волос.
Когда он был на восточном фронте, ему часто приходилось видеть, как по оставшимся после бомбежки развалинам бродили звери: кошки и собаки, пытающиеся найти своих хозяев. Одинокие, оборванные и растерянные.
Они прижались друг к другу в спертой полутьме: брошенные на произвол судьбы кошка, ребенок и собака.
- Почему нас оставили? – спросил Шредингер – Ведь так нельзя. Ведь мы же …люди.
- Мы не люди – ответил Ганс - Мы звери во тьме.
ЧАСТЬ 2
читать дальше
- По-моему лезть через вентиляционную шахту было не самой лучшей идеей – проворчал Шредингер, подтягивая порванные гольфы.
- А у тебя были другие идеи? – иронично приподнял бровь Ганс. Если кому и было жаловаться на головоломное и крайне занимательное путешествие ползком по узким трубам, так это капитану, который неоднократно застревал на манер пробки в узком горлышке.
- Эй, подъём! – закричал прапорщик на ухо Рип, мирно задремавшей в обнимку со своим мушкетом – И зачем мы ее взяли? Она почти весь день либо ноет, либо норовит уснуть на ходу. Зачем вообще эти девчонки, одна морока…
Шредингер раздраженно ткнул старшего лейтенанта в плечо и смолк.
- Ганс, она мертвая – прошептал он, всматриваясь в синюшное, испещренное крупными темными веснушками лицо. Старший лейтенант не дышала. Глаза ее были полуоткрыты и под длинными черными ресницами виднелись голубоватые щелки белков.
- Рип? Рип, ты слышишь меня?!
Кожа стрелка была холодной и липкой. Шредингер прижал ухо к груди, но ничего не услышал, под сердцем стояла тревожная тишина, как в незнакомой пустой и темной комнате.
- Да что ж это …– растерянно пробормотал прапорщик и встряхнул обмякшее тело за плечи, как тряпичную куклу.
- А? Что? – пробормотала девушка, смахнув сон ресницами и смачно зевнула, продемонстрировав острые клыки. Шредингер просто задохнулся от неожиданности и возмущения.
Гюнше закурил мятую папироску и хмыкнул:
- Так она же вампир. Ей и положено спать днем. Причем, хм…довольно крепко.
- Дура – злобно бросил прапорщик – Как есть дура…
Над развалинами базы сгущался вечер. В серое небо тянулся удушливый горький дым, отдающий соляркой, но отзвуков канонады больше не доносилось. Земля под ногами молчала. На пригорке у дальнего леска догорала самоходка. Трупы валялись среди груд хлама, бывшего казармами охраны, как ломаная мебель. Лоснящиеся вороны терпеливо и благосклонно поглядывали на них вниз с облезлых ветвей, рассаживаясь поодаль, как стеснительные гости.
Им-то доведется пожрать от пуза – невесело подумал Шредингер, у которого давненько сосало в желудке. Сейчас бы он с удовольствием уплел бы даже проклятую пустую кашу из столовой. Прапорщик даже как-то пожалел, что еще вчера побрезговал ее доесть, предпочитая выковыривать остатки тушенки из тарелки капитана, которому полагалась двойная порция.
Шредингер с надеждой посмотрел на Гюнше. Ганс вздохнул и достал из кармана шинели пачку галет – капитан всегда имел привычку что-то жевать на ходу. Галеты были сухими и жесткими как картон, но Шредингеру они показались довольно вкусными и он бы с удовольствием попросил добавки, но продовольствие было поделено поровну на троих. Шредингер сразу запихнул печенье за щеку. Ганс меланхолично жевал свою порцию с невозмутимостью пасущейся лошади. Рип грызла, мелко точа зубами, словно мышь.
Жалкая пара галет скорее только раздразнила голод. Прапорщик со вздохом принялся выковыривать кусочки печенья из зубов, когда ван Винкль странно икнула, заткнув ладонью рот.
Она отползла в сторону как больное животное и с странным карканьем и всхлипами выблевывала склизкие непрожеванные комки, кашляя и глотая текущие слезы.. Шредингер даже пожалел что с ней пришлось поделиться - треть еды просто пропала даром.
- Лучше бы сами съели – со злобой подумал прапорщик.
- Она не может есть человеческую еду – покачал головой Ганс и неодобрительно глянул на судорожно откашливающуюся вампиршу - Если ее не накормить, с этого будет мало толку.
- От нее, знаешь ли, вообще толку немного – съязвил Шредингер.
- Она совсем ослабеет и ее придётся бросить. А я этого, видит бог, не хочу – продолжил Ганс, видимо, пропустив слова прапорщика мимо ушей. Капитан подошел к девушке и внимательно взглянул ей в лицо. Рип шмыгнула носом и боязливо опустила огромные синие глаза. Гюнше достал нож и полюбовался на остро отточенное лезвие. Он щелкнул пальцем, и сталь запела как стекло. Ван Винкль пугливо сжалась, зачарованно глядя на солнечный зайчик на острие.
Капитан зло и скупо полоснул себя по запястью вдоль.
–- Пей, я сказал – прорычал Ганс и пребольно потянул ее к себе за волосы. Вампирша замотала головой, содрогаясь от отвращения, но от солоноватого запаха крови у Рип закружилась голова, в висках бешено застучало и сладко засосало под ложечкой. Когда первая капля осторожно коснулась ее губ, огромные глаза ее засветились рубиновым светом, словно вино в бокале, пронзенном насквозь солнцем. Шредингер со страхом и брезгливостью наблюдал, как она алчно слизывала кровь, стекавшую по грязной, покрытой белесым волосом руке, пахнущей махоркой.
Рип приподнялась на коленях, судорожно вцепившись в шинель капитана, словно животное, берущее пищу из рук, пальцы ее ритмично сжимали грубую ткань, как лапы урчащего хищного детеныша тычутся в вымя кормящей его матери. Старший лейтенант и впрямь тихонько урчала от удовольствия и закрыла глаза.
- Ну, все, хватит – проворчал Ганс, отнимая руку. Ван Винкль напоследок лизнула запястье и рана начала на глазах затягиваться.
- Рип, я коленку разбил! – начал хныкать прапорщик.
- Пошел к черту!
В потемневшем небе начали появляться первые звезды, ветер замер, и умолкшая листва больше не перешептывалась над ними. Почти прозрачный серп луны висел, покачиваясь, над обгорелым леском. Шредингеру он казался похожим на тоненький кусок сыра.
Прапорщик вздохнул, мысленно укладывая сырный ломтик на свежий хлеб, жирно намазанный деревенским маслом. О чем грустил Гюнше – неизвестно. Капитан угрюмо ссутулился и над его косматой головой как будто бы клубились тучи. Порозовевшая Ван Винкль что-то мурлыча под нос, собирала какие-то чахлые белые цветы, пытаясь сплести из них венок.
- Мы - дезертиры – изрек ранее хранивший молчание капитан – В ближайшем городе нас может расстрелять патруль или любой сопливый шуцман - У нас за спинами - фронт.
- Просто замечательно – с иронией воскликнул Шредингер – Мы тут остались одни –одинешеньки черт знает где без крошки хлеба и вовсе не знаем что делать. А она, дура, цветы собирает…
- Как это не знаем? Я знаю – нараспев произнесла Рип, видимо, проигнорировав последнее высказывание гитлерюгендовца. Она достала из-за пазухи мятые листки и разложила на коленях у капитана.
- Вот письмо Дока к некоему Эмилю Бернхарту – это его коллега по исследованиям. Вот указан его адрес на конверте – Берлин, Купферграбен. Возможно, он сможет нам помочь. А вот наши личные дела – это единственные документы, которые мне удалось найти. Остальное либо уничтожили, либо вывезли.
Гюнше недоуменно воззрился на вампиршу. В конце-концов она же состояла в канцелярии, а даже туда не берут круглых идиоток.
- Ганс Гюнше, гауптштурмфюрер СС – читал через ее плечо прапорщик – Родился, учился…ясно…хм…дальше большая часть листов изъята.
На минуту Рип показалось, что капитан облегченно вздохнул. Интересно, что было в вырванных из папки страницах, какой секрет хранил непроницаемый, неуязвимый Гюнше?
- Что-о? Погиб под Смоленском 1 октября 1943?! – воскликнул Шредингер, и его пушистые уши встали торчком.
«Габриэль Мария Руперта фон Маенгофф- Винтерхальтен, оберштурмфюрер,» - просто язык сломаешь , «входила в состав 1-й немецкой горнострелковой дивизии «Эдельвейс», тяжело ранена во время перехода Клухорского перевала. От полученных ранений скончалась» А это кто вообще? - хмыкнул парнишка, но, глянув на фотографию в деле, он поперхнулся.
-Чего - о? – глаза Шредингера полезли на лоб - Тебя и впрямь так зовут?
- Да – кивнула старший лейтенант – Но все называют меня Рип.
- Догадываюсь почему – ядовито прибавил прапорщик.
- Хайнц Хеймо Шредингер – прочитала вампирша, злорадно смеясь – Что это за имя такое «Хеймо»? Звучит, как название фирмы, выпускающей кофе из отрубей или детское питание.
«Член гитлерюгенда. Умер от кори 12 сентября 1943.»
- Что значит «умер от кори»? Почему все, как нормальные люди, погибли в бою, а я - от кори? – взбесился прапорщик. Шерсть на его ушах встала дыбом, и он разразился пространным гневным монологом, в котором проглядывались вполне монтановские интонации и жесты.
- Выходит, мы мертвы, Ганс? – тихо спросила вампирша, заглядывая в светлые немигающие глаза капитана, взгляд которых, казалось, был обращен вглубь себя.
- Выходит да. Давно и для всего мира.
Рип с немым вопросом и мольбой смотрела на него, теребя увядающие цветы в руках. Но капитан молчал.
Темень заволакивала холмы густой непроглядной чернотой, но для троих она была светлее дня. Они умерли для него, чтобы отныне жить в ночи. Скитаться под луной, словно хищные звери, призраки и неупокоившиеся мертвецы. Тишина, словно на кладбище, разлилась вокруг, лишь только тонко и пронзительно стрекотали сверчки. Даже Шредингер смолк и сел на траву – в темноте его глаза светились, как у кошки.
- Габ – ри – эль – задумчиво пробубнил капитан, жуя травинку – Хм.
Прапорщик и старший лейтенант с недоумением воззрились на Ганса. Он знал, чего они хотят, чего ждут от него. Он читал их мысли, как передовицы газет: « Что нам делать? Как нам дальше быть? Скажи нам». Он чувствовал их немую надежду, словно незримые руки тянулись к нему, хватая за одежду. Все же он – старший по званию и должен отвечать за судьбу своего маленького, но все-таки отряда.
Гюнше обвел своих товарищей по несчастью непроницаемым взглядом:
- Нам нужно в Берлин – сухо бросил он, отряхивая полы шинели – За дней пять- шесть, дай бог, доберемся . Если выйдем прямо сейчас…
**
Они шли и шли. Шли по ночам и в неверных отблесках рассвета, как идут звери, обминая человеческое жилье. Шли неверными тропами, ступая по непаханым разоренным полям, через покинутые жителями деревни. Они бросались в придорожные кусты, завидев свет автомобильных фар или заслышав человеческую речь. Днем они спали в буераках на горах прелой листвы, ежась от сырости под капитанской шинелью, прислушиваясь к голодным резям в желудках, к гудящим от усталости мышцам. Только иногда, где-то в отдалении они слышали рокот, похожий на отдаленные звуки грома. Тогда Ганс вскидывал голову и тревожно глядел вдаль светлыми, нечеловечьими глазами, выражения которых нельзя было прочитать.
Рип молчала, с немым упорством переставляя стертые до крови ноги в огромных мужских сапогах. Прапорщик, поначалу бойко ловивший стрекоз по пути и откалывающий едкие шуточки, от голода стал желчным и глядел исподлобья, как маленький дикий зверек, готовый вот-вот броситься. В кишащих комарами зарослях камыша прапорщик нашел забытую кем-то удочку и гордо нес свою добычу, хотя за несколько часов рыбалки в ближайшей илистой речушке он сподобился выудить только большую пиявку. Рип подняла горе-добытчика на смех, и Шредингер дулся, уныло хлопая разлезшимися ботинками.
К следующему вечеру они вышли к одинокой ферме. Ганс с вожделением уставился на теплый огонек окна и втянул ноздрями воздух. Глаза его блеснули желтой волчьей искрой. Так в суровую зиму голод манит зверей к человеческому жилью. Здесь есть чем поживиться.
Бесшумно, как тень, Гюнше прокрался вдоль забора и замер. Все трое долго и зачарованно глядели на бродящих за загородкой кур. Птицы были тощие и костлявые. Облезлый старый петух уныло рылся в навозной куче.
- Нет, Рип, стрелять нельзя. Тут могут быть солдаты – буркнул капитан, воровато озираясь.
Шредингер хитро ухмыльнулся и достал из кармана коробок, откуда извлек извивающегося склизкого червя и ткнул его в лицо вампирше, которая панически боялась всяческих ползающих созданий. Рип чуть не завизжала от отвращения, когда ее рот заткнула мозолистая ладонь капитана.
- А ну, прекратите!
Наконец червяк был насажен на крючок и прапорщик ловко закинул наживку за забор. Одна из глупых птиц стремительно и жадно набросилась на неожиданное угощение.
- Подсекай! – скомандовал Ганс.
С истошным кудахтаньем курица, выделывая невообразимые финты, перелетела через забор, оказавшись в руках капитана. Дверь дома приоткрылась, брызнув светом во двор.
- Jest ktoś tam? – произнес дребезжащий голос -Będę strzelać!
Все трое побежали со всех ног. Впереди сломя голову несся прапорщик, за ним – Рип, волочащая удочку и ружье. У нее на буксире следовал замыкавший цепочку Ганс с истошно орущей курицей под мышкой.
Наконец злосчастной птице благополучно свернули голову. Они съели ее сырой, рыча и препираясь, но прежде Рип оторвала ей голову, выпив кровь. Почему-то клочья сырого мяса, облепленного перьями, были божественно вкусными, и прапорщику казалось, что он никогда не едал ничего лучше. Он ел и жмурился от удовольствия – в желудке становилось покойно и приятно тяжело; блаженное тепло растекалось по телу вместе с горячей, обновленной кровью.
Через несколько минут с птицей было покончено - осоловевший прапорщик, урча, вылизал руки как кошка. Ганс лениво обгладывал кости, и они с треском крошились под сильными белыми зубами. Голод был утолен. На душе у всех стало веселее – вот только бы погреться у костра, да только капитан строго-настрого запретил разводить огонь. Гитлерюгендовец свернулся калачиком и засопел с блаженной улыбкой на лице.
Рип сидела рядом, обняв худыми руками колени, и покачивалась – так обычно делают дети и душевнобольные. Ее широко распахнутые синие глаза были устремлены в предрассветные сумерки. Губы ее едва шевелились, но Ганс знал, что она беззвучно напевает одну и ту же песенку, превратившуюся из лихого марша в заунывный меланхоличный напев.
Это казалось ему полустершимся, почти забытым воспоминанием с восточного фронта : он помнил девочку с кошкой на коленях, она сидела на ступенях сгоревшего дома, отупевшая от шока и горя. Веснушчатая, заплаканная, совсем молоденькая, еще почти ребенок. Они надругались над ней всем взводом. Ганс тоже участвовал в этом. Он помнил ее всхлипывание и худые руки, бессильно скребущие землю. Она кричала, потом - скулила, пока совсем не затихла. Помнится, ее труп закопал у обочины связист – он всегда был человеком жалостливым.
Видение бередило и туманило мозг призрачными ощущениями, казавшимися почти физически ощутимыми, неудовлетворённое звериное желание глухо бродило в крови, отдаваясь тупой ноющей болью. Слишком давно ему не попадалось ни дешевых шлюх, ни «военного трофея» вроде той девочки, частенько скрашивающих жизнь солдата. На этой проклятой базе ничего такого не было – а что делать с обыкновенными девушками, которые раскладывают бумажки, а по выходным в чистеньких платьицах ходят в кино, Ганс просто не знал.
- Иди сюда – хрипло сказал он. Рип недоуменно подняла на него глаза.
- Пошли.
Ван Винкль послушно засеменила за ним, ничего не спрашивая, только таращила огромные глаза. Лес стоял над ними темной безмолвной громадой и меж неподвижной листвы проклевывались звезды. Казалось, они висели на ветвях деревьев, росли и вызревали, бросая холодный свет вниз, в колодец высоких елей. Они покачивались и беззвучно хрустально звенели, как звенит тишина в ушах. Сырой сумрак таился в подлеске и пах он гнилыми, прелыми листьями, как что-то забытое и недоброе.
Капитан снял шинель и бросил ее наземь, молча указав на нее оберштурмфюреру. Девушка покраснела до корней волос
- Но… - выдавила она.
- Можешь не раздеваться, только расстегни рубашку – великодушно решил пощадить девичью стыдливость, если уже не честь, Ганс – Я быстро.
Старший лейтенант смущенно отвела глаза, чтобы не видеть жгучего, звериного взгляда. Только тихо всхлипнула под грубо навалившимся на нее телом, тяжело пахнущим застарелым потом. Но это только еще больше раззадорило капитана, почуявшего почти животный страх девушки. Горячие слезы текли по ее лицу, нечесаные волосы цеплялись капитану за руки и лезли в рот, как лезли в голову чужие путаные мысли. Он не хотел вдумываться в эти мелькающие образы, какие-то глупые и смутные, как рваная кисея – нет, не было тебе, девочка, ни любви, невиданной в подлунном мире, ни белого платья, как ты думала. Были только неуходящая пронзающая боль и шершавые грязные руки, от прикосновений которых становилось дурно и горько до слез. Ганс отмахнулся от них, словно от вившихся вокруг комаров. Слезы боли и страха текли по ее лицу ручьем, но Гюнше был глух и неумолим, как хищник, терзающий жертву – раздирая содрогающееся, бессильно бьющееся под ним тело, в котором было непривычно узко до боли. Зверь с голодухи быстро насытился своей слабой и жалкой добычей.
Отдышавшись, Ганс добродушно похлопал ее по бедру. Красноватый огонь в его глазах погас – теперь они светился довольством, как у сытого пса, щурящегося на пламя очага.
Он лениво вытряхнул шинель и чуть нахмурился глядя на пятно свежей крови и озадаченно поскреб ее пальцем. Шинелью он очень дорожил.
Одевшись, Ганс лениво закурил.
- Хочешь папиросу? – вдруг сказал он и поразился собственной щедрости.
- Нет, я не курю – шмыгая носом, сказала старший лейтенант, запахивая рубашку на плоской груди.
- Бери, когда дают. Смотри - «Кэмел».
- Лучше дай картинку с верблюдом.
- Дам.
Капитан посмотрел в ее глаза, похожие на озера – озера горя и отчаянья, в заплаканное детское лицо с распухшими губами. Она сжалась, как побитая собака. Но уже не плакала, только тихонько шмыгала носом
- Прости, я не знал что ты…– сказал Ганс и тут же мысленно поправился, смутившись -что тебе будет больно…
Старший лейтенант заревела вголос и порскнула куда-то в подлесок. Да так, что ветки затрещали. Ганс затянулся и недоуменно пожал плечами. Не родился еще , видать, человек, который баб разумеет.
-Ну ее к черту – пусть дуется, если хочет – подумал он и плюнул в траву, но на душе почему-то стало гадко и стыдно. Наверное, потому что он украл курицу.
**
Над Берлином висели свинцовые, серые тучи, но дождь все не шел. Над каналом висела сырость, заползавшая в дома и кости. Профессор Бернхарт глянул в окно, затягиваясь предложенной папиросой. Сизый дым лениво растянулся по лаборатории и повис между ним и его гостем, словно растянутая меж ветвей паутина.
- Должен вас поблагодарить за материалы Непьера, что вы нам передали – тихо сказал визитер, протирая очки. Он говорил без малейшего акцента и в этом неприметном скромном парне, похожем на тщедушного студентика было тяжело узнать британского агента. Но, тем не менее, так и было.
- База была уничтожена, но к сожалению, образцов чипов мы так и не нашли – кротко помаргивая продолжил очкарик – Но кое-что нам удалось обнаружить – кое-какие записи еще предстоит расшифровать. Словом, мы надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество с вами, Эмиль.
Старик профессор пытливо глянул на агента из-под кустистых бровей.
- В швейцарском банке открыт счет на ваше имя – деньги будут перечислены не позднее завтрашнего дня – по-своему истолковал направленный на него взгляд британец.
Часть 3
читать дальше
Шредингер всегда подозревал, что взрослые порой странно себя ведут, но он откровенно не понимал, отчего капитан и Рип так отчаянно и упорно сторонятся друг друга. Неприязнь-неприязнью (он и сам испытывал мало симпатии к вечно ноющей долговязой офицерше), но ведь их всего трое. А как прикажете не чувствовать себя идиотом, если двое из них как воды в рот набрали? Рип вздрагивала и испуганно поглядывала на капитана, стоило ему хоть на шаг приблизиться к ней. А вот с самим Гюнше творилось вообще что-то странное – он то кутался в шинель, то обливался потом, да и вообще выглядел так, как будто его мучила сильная боль? Но он изо всех сил старался не подавать вида. Перед сном он долго ворочался, рыча и ругаясь сквозь зубы. Наверное, его беспокоит рана – подумал Шредингер – Может попросить Рип, чтоб она его облизала? Но, судя по всему, из этой просьбы бы ничего не вышло – Ван Винкль бросала в сторону Ганса такие взгляды, как будто капитан угрожал ее, по меньшей мере, зарезать. Глаза ее сияли голодным злым блеском, но вампирша только скушливо грызла ноготь.
Прапорщик твердо решил доискаться причины. А посему не сводил с офицеров глаз. Он свернулся калачиком на ворохе листьев, делая вид, что он заснул самым, что ни на есть, крепким и беспробудным сном. Но сквозь полуприкрытые ресницы кошачьи глаза Шредингера зорко поглядывали на две одинокие фигуры, сидящие друг напротив друга. Они тяжело безмолвствовали и даже не двигались, похожие на изваяния на старой могиле – неподвижные, грустные и как будто угнетенные тьмой.
- Голодная? – нарушил тишину капитан.
- Нет – пробурчала нахохлившаяся вампирша, кутаясь в грязный китель.
- Не ври. Я же чувствую – проворчал капитан, доставая нож. Девушка демонстративно отвернулась, но едва крохотная капля крови покатилась по ладони, ноздри ее чутко вздрогнули, а глаза сверкнули красноватым отблеском, как закатившееся за горизонт солнце. Капитан ухмыльнулся протягивая руку над ее головой, словно дразня пса подачкой. Вампирша зло сцепила зубы, до боли вогнала клыки в губу, но не могла противиться более могущественной жажде крови. Зову маленького комка органики и металла, насильно внедрившегося в ее тело, скорее не как паразит, как еще крохотный эмбрион чего-то неведомого, посылающий алчные голодные сигналы в порабощенный мозг. Она вынашивала в себе себя саму, новую, еще неразвившуюся. Наконец обершурмфюрер бросилась облизывать его руку, чуть прикусывая острыми маленькими зубами.
- Хватит. Я сам голоден как зверь – проворчал капитан и нахмурясь, закурил помятую папиросу. Драгоценный запас курева он растягивал, как мог, но каждая затяжка хоть немного, но умеряла сосущее чувство в пустом желудке. Он отвел взгляд от голодно и заискивающе заглядывающей ему в лицо Ван Винкль и задумчиво глядел в густую еловую чащу. Ветки были похожи на пушистые веера из перьев. Ребята, служившие в Париже, рассказывали, что с такими штуками танцуют в кабаре гладкие, полураздетые девки в хорошем белье. В чулках. Все из себя шикарные. Поют, помахивая ляжками. Говорят, там мало смазливых, зато по этому делу бабы там первые. Вино, опять же хорошее, да и в жратве там люди толк знают.
При этой мысли в желудке капитана обжигающе заныло.
Эх, везет же некоторым…А тут – восточный фронт, потом эта сраная пустыня, похожая на преисподнюю. Смотреть, как товарищи подыхают в горящих жестянках…Тьфу…Теперь еще и это- неведомо, что делать, куда идти… Ну, дойдем до Берлина и что? Пропаганда врет – русские уже на подходе. Один бы еще вывернулся – а тут еще на руках пацан да бестолковая баба. Одна обуза.
Гюнше со злостью бросил окурок во тьму, наблюдая, как тот гаснет в сырой палой хвое.
Он решительно встал и схватил девушку за руку. Она протестующе запищала от железной хватки и визгливо запричитала:
- Оставь, оставь меня…не надо, Ганс!
- Не вынуждай меня применять силу – очень спокойно сказал он и поволок свою, смеем заметить, слабо упирающуюся добычу глубже в чащу – Я тебя кормлю, не так ли? Так что ломаться нечего
-Я буду кричать.
- Кричи на здоровье, если тебе так нравится…- хмыкнул Гюнше, аккуратно расстилая шинель. Наблюдавший из-за дерева прапорщик от любопытства едва не открыл рот. Конечное, он многое слышал от старших и «опытных» товарищей из гитлерюгенда, но большинство из этого было откровенными враками. Шредингер глядел во все глаза на капитана, склонившего свое грубое, словно вырубленное в граните, лицо над всхлипывающей девушкой. Рип зажмурилась и внутренне сжалась от прикосновения неумолимых мозолистых рук, сдиравших с худеньких, костлявых бедер большие не по размеру галифе, нещадно стянутые потертым ремнем. И тут Ганса проняла дрожь. Он зашипел словно от боли и забился в конвульсиях, рухнув всем телом на испуганную вампиршу. Изо рта его повалила пена, глаза закатились под лоб, а с телом капитана стало происходить нечто вовсе невообразимое – оно извивалось, будто пронизанное высоковольтным током, и словно глина сминалось под невидимой рукой, неумело лепившей из человеческой плоти неведомую тварь. Лицо вытянулось, становясь оскаленной звериной мордой, искривленные в судороге руки превратились в когтистые лапы. Огромный зверь – косматый, волкоподобный, белый как иней, оскалил длинные клыки. Загривок его щетинился яростью, глаза неистово горели. Тварь зарычала и бросилась на девушку, обдавая ее лицо зловонным смрадом гниющей плоти из ощеренной пасти. Рип дико взвизгнула и схватила зверя за горло тонкими цепкими пальцами.
- Что ты делаешь? – пискнул Шредингер, бесстрашно пытаясь оттащить трансформировавшегося капитана от истошно визжащей Ван Винкль. И, внезапно вспомнив охранников, управлявшихся с лагерными овчарками, закричал:
- Ганс, фу! Ганс, нельзя! – и шлепнул волка по носу. Зверь, отступая, замотал косматой головой. Он рассеянно и озадаченно поглядел на него светлыми глазами капитана.
- Ганс! – протянул ему руку прапорщик – Ты понимаешь меня? Ганс?!
В глазах животного отразилось что-то похожее на растерянность и горький отчаянный страх. Поджав хвост, он неуверенно пятился во тьму.
- Ганс! – крикнул Шредингер тающему меж стволов белому мерцающему пятну и вздохнул.
- Эй..ты в порядке? Он на тебя напал?
Вампирша опустила глаза и мучительно залилась краской, судорожно подтягивая расстегнутые штаны.
- Рип. Ну, Рип! Скажи, а капитан теперь - вервольф? – с детской серьезностью спросил Шредингер.
- Я встречала у доктора Непьера подобные записи, но не знала, что вакцина жизнеспособна –сказала все еще напуганная, но отчаянно старавшаяся держать себя в руках оберштурмфюрер авторитетным тоном. Как-никак он служила в канцелярии.
- Что нам теперь с ним делать? Он же опасен для людей.
- А мы, по –твоему люди? – горько усмехнулась вампирша, как улыбаются детям, еще не понимающим многих страшных и неизбежных вещей. Вроде смерти.
- Думаешь, он вернется?
Часть 4
читать дальше
Серый промозглый дождь лился со свинцово-серого, тяжело и гнетуще нависающего неба. Это был не скорый, бешеный ливень, а безмерно растянувшаяся моросящая пелена. За горизонтом мерно потрескивали молнии, рассекая тусклыми вспышками влажную серость. Они отдавались через несколько мгновений глухими раскатами грома, похожими на топот гигантских коней, несущихся за ними по сырому лугу. Мокрая трава липла к сапогам, грязь уныло всхлипывала под ногами.
Проклятый дождь все лил и лил, не прекращаясь, но они шли – уставшие, иззябшие, промокшие до костей, до болезненной ломоты в теле. Рип уже даже не плакала, только уныло шмыгала носом, прижимая к груди окоченевшие синие руки. По стеклам ее очков текла вода, и она ковыляла вслепую, словно человек сквозь снежную бурю, мелко щурясь и мотая головой. Голые колени прапорщика покрывались мелкими цыпками и сам он, с непривычно поникшими волосами был похож на мокрого воробьишку. Оберштурмфюрер мелко цокала зубами, дрожа, как осиновый лист. Шредингер промочил ноги и хныкал. Только молчаливый Ганс неутомимо и бодро шагал в отяжелевшей от воды, но еще согревающей своего обладателя шинели. Он был доволен: из-за грозы они могут продолжить путь и днем.
И Шредингер, и старший лейтенант уже давно валились с ног, а морось и не думала прекращаться. В мутном поле стояли разметанные копны посеревшего от дождей сена. Только самый край был вспахан и пестрел полегшей картофельной ботвой – остальное захватили дикие травы. У местных крестьян давным-давно реквизировали всю скотину: сено просто было не для кого беречь, землю было нечем распахать. Гюнше, выросший в деревне, неодобрительно качал головой и хмурился:
- Эх, беднота. Тракторов и тех нет…А куда сейчас без трактора…
Шредингер нырнул в сено, но оно оказалось мокрым, отдающим прелью да гнильцой: оно только противно липло к волосам и лезло под одежду. Рип с вожделением глянула на обшарпанный дом, из трубы которого поднимался густой, сизоватый дым. Хлипкие сараюшки жались к его каменным бокам, словно пытаясь укрыться от осточертевшией сырой мороси.
Там, в доме, за большим столом, наверное, сидят и ужинают люди. Им тепло и уютно, и может даже приятно поглядывать через кружевные занавески в окно на нескончаемый дождь, под лай и рычание радиоприемника, передающего что-то вроде народных песен в исполнении хора Союза Немецких Девушек. И слушая, как на плите в тесной кухоньке ворчливо поет чайник, вовсе не страшно чуять раскаты далекого грома – не то что шляться по полю по колено в грязи,с пустым брюхом, голодному и продрогшему.
Когда в унылом шорохе падающих капель раздался протяжный и грустный рев коровы глаза капитана весело блеснули.
- В такую погоду мало кто высунет нос во двор… - пробормотал Гюнше.
Они тихо вошли в низкую дверь сарая, и в лицо им ударило густым, пахнущим навозом теплом. Рябая корова, показавшаяся Шредингеру огромной и страшной, флегматично посмотрела на вошедших темными, влажно поблескивающими глазами и замычала. Ганс, улыбнувшись, похлопал животное по худому боку.
Шредингер брезгливо глянул себе под ноги и перевернул старое ведро с намерением удобно на нем расположиться. К сожалению, жестяная посудина выпала у него из рук и с грохотом покатилась по глинобитному полу. Ганс отвесил гитлерюгендовцу подзатыльник, но с воспитательным процессом сильно опоздал - в доме глухо хлопнула дверь и чьи-то ноги, обутые в калоши, лениво прохлюпали по размокшей земле.
- Юрген, я точно слышала! – раздался смятый стенами высокий женский голос.
- Да кажется тебе… - недовольно прорычал мужчина.
- Тс-с! – приложил палец к губам капитан, и тихо встал у двери, сжимая в руке попавшуюся под руку лопату.
В темноте тяжело переступала копытами и громко, печально вздыхала корова.
Шаги приближались. Им всем был слишком хорошо известен этот звук – глухое лязганье винтовочного затвора. Прапорщик сжал в мокрой от пота ладони монтановский «Вальтер». Рип опустила глаза.
Чужие шаги отдавались в висках биением пульса.
Дверь скрипнула, и в низкий проем решительно сунулся коренастый мужик, неуверенно тычущий винтовочным стволом в сырую темноту. Прошло несколько мгновений, прежде чем он мог разглядеть в сумраке коровника неверные тени:
- Что за… - крикнул фермер, и рухнул с проломленным черепом лицом в навоз.
- Перестарался – вздохнул Ганс, все еще сжимая в руке окровавленную лопату.
- Ого!- позавидовал силе удара прапорщик.
- Это еще что…вон на восточном фронте есть спецы, которые заточенной саперной лопаткой с одного удара полчерепа сносят. На спор – наигранно спокойно сказал Ганс, но его ноздри дрожали от солоноватого запаха крови. Окостеневшая было Рип дико сверкнула глазами, и в приоткрытом рту ее алчно поблескивали клыки.
- Давайте, уходим! – зашипел спохватившийся Шредингер.
- Юрген, что там? – зазвучал обеспокоенный женский голос, заставивший их замереть.
- Мама, а вдруг это опять солдаты? – вступил другой, звонкий и встревоженный.
- Иди спрячь масло, дура. Наши доблестные воины готовы обожрать нас до нитки. А я пойду взгляну что там с коровой – произнесла решительная фрау и, наткнувшись на наших героев разразилась гневной тирадой:
- Пришли забирать последнее? Хватит!- накинулась она на Гюнше, цепко взяв его за грудки заскорузлыми пальцами с навеки въевшейся в них чернотой земли: коренастая, поседевшая женщина, как будто пригнутая к земле годами тяжелого, ставшего бесплодным труда.
- Вы уже забрали у меня сыновей. И где они, я вас спрашиваю? – зашлась в крике она, брызжа слюной, и золотая коронка у нее во рту сверкала, как наточенный клинок - Где? Сгнили в болотах Белоруссии во славу Рейха и вашего Гитлера! А теперь еще и корова! Да придут русские – один хрен отберут. И мне нет разницы, кому достанется моя кормилица. Но вам я ее не отдам, чтоб мне провалиться на этом самом месте.
– Уже и детей из гитлерюгенда под ружье ставите! Что, совсем плохо дело? – фыркнула фрау, окидывая взглядом белобрысого подростка.
- Мама! – закричала ее тощая, немолодая дочь, опасливо глядевшая с крыльца на людей в форме.
- Заткнись! – фыркнула седая валькирия – А что «мама»? Что они нам сделают? Что бы не сделали - хуже уже не будет. Может вы уже стариков и баб пришли мобилизовать – пусть сражаются, пока высокопоставленные задницы уматывают во всякие Бразилии с нашими деньгами?!
Женщина хмуро оглядела одетую не по росту Рип, с ног до головы перемазанного грязью гитлерюгендовца, затасканную, мокрую шинель Ганса.
- Ах, да вы… - тихо прошептала она - Вы дезертиры… пришли грабить…- и отступила, испугавшись увиденного. Высокий офицер в кепи, услышав сказанное ею, обезумел: он широко оскалился, и его глаза налились кровью, став совершенно алыми, как огненная геенна. Полы его шинели были забрызганы мелким крапом свежей крови. Гитлерюгендовец зашипел и всамделишные черные кошачьи уши на его голове встали торчком, тонкие прорези его нечеловеческих зрачков казались высеченными ножом. В огромных глазах оборванной девушки с офицерскими нашивками не было ни капли разума, и из ее оскаленного до ушей зубастого рта нитями тянулась слюна. Женщина истошно закричала.
Ганс глухо зарычал, и растерявшая весь боевой запал фрау со всех ног помчалась к дому, оскользаясь в грязи. Они гнали добычу, как собачья стая, подгоняемые древним, слепым инстинктом: настигнуть, настигнуть, вонзить зубы в теплую, живую плоть, сходя с ума от пьянящего запаха крови. Двери разлетелись в щепки под напором плеча, и капитан широко ухмыльнулся. Его ухмылка не сходила с уст, даже когда кровь брызнула на стену, когда тишина пустого дома огласилась придушенными криками. Она стала только шире, широкой, как волчий оскал. Он опустился на четвереньки над еще содрогающейся жертвой и вонзил длинные, желтые от табака зубы, вырывая горло вместе с трахеей. Гюнше грыз и рвал, давясь от жадности теплыми клочьями мяса, раздирая плоть зубами и руками. Кровь размазывалась по его лицу, текла с подбородка, тяжелыми липкими каплями падая на пол, бежала по судорожно сжатым пальцам, смывая въевшуюся грязь.
Шредингер побледнел, чувствуя, что вместе с тошнотой его захлестывает странное муторное чувство, лишающее мыслей, словно самый безумный голод, нестерпимый до боли.
Из угла донесся придушенный хрип: забившаяся в угол столовой девица с толстыми русыми косами закусила до крови свои пальцы, не сводя полных ужаса глаз с подрагивающих еще ног матери, с широкой спины офицера, по- животному тянущего зубами из недр тела кровавые потроха.
Вампирша облизнула клыки и заворчала, не сводя с жертвы пылающих глаз. Девица мелко задрожала под тяжелым неразумным взглядом зверя, в котором уже не было ничего человеческого. Она хохотнула, глумясь, как гиена, нависнув над окостеневшей от страха добычи горбатой неловкой тенью. Жертва истошно завизжала, лягаясь босыми ногами, но гитлерюгендовец тут же вцепился маленькими острыми зубками в щиколотку, словно собака. Клыки вампирши вошли в горло, голова Рип сладко закружилась от вкуса крови и блаженного тепла, разливавшегося по телу. Насытившис, оберштурмфюрер подняла тело за горло одной рукой и, ухмыльнувшись, швырнула на пол перед прапорщиком, как тряпичную куклу. Так волчица бросает задавленную добычу перед голодным выводком.
- Ешь… - сказала она и визгливо, безумно рассмеялась.
**
Потом они сидели прямо там, в маленькой гостиной, осоловевшие и усталые, бессмысленно глядя в пол, залитый кровью и затоптанный грязными сапогами, в замаранной одежде они расселись в мягких, обитых безвкусным плюшем креслах, бывших, наверное, гордостью хозяйки. Шредингер вылизывал руки, словно умывающийся кот, а Рип недоуменно поглядела на свою заляпанную форму.
- Мы грязные, словно свиньи.
- А от Ганса воняет. Псиной – пожаловался чистоплотный прапорщик.
В кладовке на счастье обнаружилась большое жестяное корыто. Нагретую на допотопной плите воду тащили ведрами, и с грохотом сливали туда, пританцовывая от нетерпения. Шредингер, канючивший, что хочет мыться первым, схлопотал от Ганса подзатыльник.
- Сначала пусть моется обертурмфюрер. Она – девушка – рассудительно сказал капитан.
- Так я вам и поверил – съязвил подросток, но снова получил от Гюнше леща.
Впрочем, неунывающий прапорщик нисколько не обиделся и, насвистывая, отправился наблюдать сквозь приоткрытую дверь, как плескалась в горячей воде старший лейтенант.
- Я же говорил, что у нее везде веснушки – наморщил нос гитлерюгендовец и снова схлопотал по затылку от капитана, который в свою очередь тоже заглянул и как-то одобрительно хмыкнул.
Пока Шредингер и Гюнше с остервенением отскребали от себя многодневную грязь, вампирша облачилась в платье, найденное в шкафу одной из жертв и повязав поверх него фартук принялась хозяйничать на захваченной территории, напевая что-то из оперных арий, не обращая ни малейшего внимания на кровь, разнесенную вместе с грязью по всему дому. Ни на так и оставшиеся лежать на полу трупы. Пела она фальшиво и громко, но, несмотря на это, на душе у Шредингера стало немного теплее, так же, как от звонкого громыханья посудой и песенки чайника.
- Бросайте ваши вещи сюда. Я после ужина постираю – пропела из-за двери Рип.
- Какого ужина? – нахмурился прапорщик и тут же просиял – Я хочу яичницу!
- Я тоже! – закричал Ганс, швыряя в двери ком грязи, отдаленно напоминавший шинель.
**
- Кофе отвратительный. Из чего они его делают? – недовольно проворчал Шредингер, но его сияющие глаза говорили совершенно о другом. Гнусный суррогат, отдающий желчной горечью казался им самым вкусным напитком на свете, так же как простая, чуть подгоревшая яичница – самым изысканным блюдом.
По стеклу барабанил притихший дождь. В желтом свете электрической лампочки все сияло теплом и довольством. Даже физиономия капитана, в одних подштанниках почитывающего свежую газету.
- Что пишут? – заглянула через его плечо Рип. Ее чисто вымытые волосы были заплетены в две косы, и скромное голубое платье с белым воротничком удивительно шло ей, делая вампиршу похожей на школьницу. Ганс благосклонно улыбнулся ей краешком губ, когда ретиво исполнявшая роль хозяйки оберштурмфюрер долила в его чашку молоко.
- Одна брехня – безапелляционно заявил он, помешивая сероватую жидкость в чашке – Победоносная армия… Не удивлюсь, что Берлин возьмут через неделю.
Шредингер, крутивший ручку приемника, поймал волну, и из динамика полился мотив «Эрики».
Где-то вдали прогрохотал не то гром, не то поезд. Вдалеке в пасмурных сумерках отсвечивали огни города. Звери вышли из леса к жилью, но им не было тревожно. Им было тепло, и они были сыты. А чего еще можно было желать.
…Имя ей - Эрика.
Вновь у вереска лиловый цвет,
Эта песня для неё привет:
"На поляне вырос маленький цветок,
Для моей Эрики."- мурлыкала Ван Винкль, штопавшая шинель, сдвинув очки на самый кончик носа.
А ливень за окном все шел и шел. И молнии чертили в небе белые зигзаги, раскалывая его пополам. За окном глухо и бездомно выл ветер. Радио шумело и разухабисто лаяло:
«В моём доме тоже есть такой цветок,
Что зовут вереском.
О невесте он забыть мне не даёт,
О моей Эрике.»
Шредингер выстукивал ритм марша ногой, сидя на заляпанном кровью ковре и перебирая свои детские сокровища в потертой конфетной коробке.
- Что это за дрянь ты там хранишь? – лениво поинтересовалась Рип.
- Это важные вещи. Для меня. Чтобы не стать таким как вы.
Вампирша саркастично улыбнулась ему в ответ, грустно, по –бабьи подперев щеку рукой. И в ее синих глазах таял сонный и мягкий вечер, пахнущий как складки ее платья – горьким, ненастоящим кофе, отдающим жженым зерном и пробивавшимся через этот аромат хрупкой безопасности и благополучия сильным, солоноватым запахом свежей крови.
- А дождь-то все идет… - зевая, заметил капитан, откладывая газету.
Предупреждаю сразу: много буков плюс полный неканон. У меня вообще от слова "канон" диатез.
Итак многообещанное самому себе произведение на тему " Женщины-оборотни СС". А если быть точным то "женщины, дети и оборотни СС"
С новыми главами - чем дальше в лес, тем
Наверное на досуге нарисую картинку к фику. Уж больно в голову запала.
ЗВЕРИ ВО ТЬМЕ
Автор:_Panzer__Magier
Фендом: Hellsing
Рейтинг: жэ, причем полная
Персонажи: Ганс Гюнше, Рип ван Винкль,
Жанр: затрудняюсь. пишем: драма
Размер: мини
Дисклаймер: А какие у еврея права?
читать дальше
Накорябал продолжение
ЧАСТЬ 1
Издалека доносились глухим колоколом отзвуки канонады, подслеповато моргала раскачивающаяся под потолком лампочка. За стеной раздавался равномерный, давящий на нервы гул генератора, похожий на напряженный басовитый рык затаившегося неподалеку зверя, чующего недоброе.
- Мы должны покинуть базу немедля! Док, быстрее! – кричал Монтана.
- Опытные образцы погибнут! – кричал, взявшись за голову Док, истерически мечущийся по лаборатории, как баба на пожаре, спасая бесценные записи. Попутно в панике он сшибал на пол драгоценные склянки и пробирки, которые неизменно следовавшая за ним Зорин едва успевала подхватывать в полете. В бликах неяркого света половина ее лица казалась ликом насмешливого демона, другая, человеческая – была безмятежна, как у Будды, но обе они отражали вселенское спокойствие. Будто бы не было слышно там, за стенами вражеской артиллерии, как будто бы все не катилось в тартарары.
- Черт возьми, да они и так уже давно мертвы! – проворчал Монтана.
Светило научной мысли Третьего Рейха оставалось глухо к приводимым доводам, и мертвой хваткой вцепилось в стеклянный, опутанный паутиной многочисленных трубок саркофаг, в котором плавало нечто, похожее на черный ком волос.
- Я никуда без них не пойду!
- Этот образец нежизнеспособен – пытался более мягко увещевать ученого Майор – Берите только самое необходимое и э-э… менее громоздкое!
Свет в лаборатории истерично мигал, отбрасывая мечущиеся зыбкие тени. Стены сотрясала мелкая дрожь, как будто и впрямь под землей редко и мощно ударял колокол, наполняя подземный бункер рокотом, вселяющим страх. Стук сапог, паника, острый, тошнотворный запах крови и химикалий висел в спертом воздухе. Кафель был затоптан сотнями грязных сапог и испещрен темными склизкими пятнами: места давно уже не хватало и раненных вповалку складывали на полу, в проходах – не до них было… Под ногами солдат хрустело битое стекло.
- Что, еще один? – набросился на волочащих очередное тело Док – Куда вы его тащите? Вы с ума сошли? Эх-х! – с отчаяньем махнул рукой ученый, сгребая бумаги со стола.
- Ганс! – воскликнула Зорин Блиц, разрывая шинель на кровавом коме груди. Капитан еще жил – он дышал тяжело и сипло, и русые ресницы его плотно сомкнутых глаз дрожали, как будто бы Гюнше снился какой-то тревожный сон. Воздух с зловещим свистом выходил через пробитое легкое.
– Док, сделайте что-нибудь! – пробормотала Зорин, но ее никто не слышал.
- Где, черт побери, Шредингер? – бесновался Монтана - Как совать нос куда не надо, мальчишка тут как тут… Как сквозь землю провалился…
-Часть лабораторий отрезана. Наверное, он там…
- Черт, я же обещал покойному Фрицу, что выбью из его сынка дурь… Сделаю из него настоящего солдата… Ну что ж, подобающая солдату смерть - это…
Старший лейтенант только злобно покосилась на нашедшего явно неподходящий повод для зажигательной речи Майора, славящего смерть в бою во имя Рейха. Ее губы презрительно и горько искривились:
- А Рип? Мы ее тоже…?
- Оставь – махнул рукой Док – Как видишь, не все эксперименты оказались удачны: она так и не вышла из комы. Вероятно, организм отторгнул чип.
Блиц опустила голову и закусила губу. Она опустилась на колени возле Ганса, отодвигая со лба слипшиеся светлые волосы, мокрые от испарины. Гюнше больше не хрипел, и его лицо было строго, бледно и покойно.
- Капитан, черт возьми, капитан! – прошептала Зорин, склоняясь над телом: пульса не было. Док что-то недовольно пробормотал под нос, но с ожесточением всадил несколько уколов в податливую плоть. После этого он долго светил в зрачки, ругался вполголоса и мял уже начинавшую окоченевать руку.
Зорин прижимала непослушные, внезапно вспотевшие пальцы к артерии, пытаясь почувствовать хотя бы слабое биение, уже почти всхлипывая вслух. Наверное, ей даже чем – то нравился этот грубоватый, молчаливый парень с пустыми звериными глазами, спокойный и надежный как камень. А теперь казалось, что он спокойно спит, как человек, которому перестали видеться кошмары.
«Что вам снится, капитан? Быть может и мы, прошедшие через смерть, только спали. Может эта искусственная невольная жизнь по смерти и есть кошмар? Мы будем плутать в царстве жутких снов, которые нас не отпустят, проснувшись вновь, а ты будешь спать сном льда и камня, капитан»
- Оставь его, он мертв. Все равно было поздно. Лучше оставь вакцину для дальнейшей работы – с некой жалостью в голосе сказал Монтана. Он отвел взгляд от неподвижного лица капитана, и его непривычное молчание было красноречивее потока слов.
- Проклятье – прорычал Док, с ожесточением заталкивая скомканные, захватанные руками драгоценные бумаги по ящикам – Все, на что я потратил годы жизни! Все придётся бросить здесь…
- Так как мы не можем эвакуировать все оборудование, нам придется уничтожить лабораторию – блеснул стеклами очков Монтана - Врагу ничего не должно достаться. Да, мы отступаем, но лишь затем, чтоб нанести новый удар во славу Германии… Старший лейтенант Зорин Блиц! – строго прикрикнул он на недвижно сидящую над трупом вампиршу.
- Нам нужна такая иллюзия, чтоб мы могли свободно уйти под ее прикрытием. Ну, ты поняла…
Она недобро скосила играющий неверным красным отблеском глаз. Так вспыхивают угли в золе, когда ворошат почти потухшее кострище.
**
Когда Шредингер открыл глаза, он увидел тусклый, мерцающий свет и понял, что валяется распростёртый на воняющем хлоркой решетчатом полу в анатомичке. Вокруг него вповалку лежали искалеченные, уже окоченевшие трупы, растерзанное кровавое тряпье, разбросанные инструменты. Ранее содержавшиеся придирчивым доком в идеальном порядке шкафы были выворочены, как будто бы кто-то впопыхах что-то искал в них. Вместо прохода в операционную виднелась мрачная масса завала.
- Что за…- пробормотал прапорщик, потирая ушибленную голову. Он не помнил, как оказался здесь, но точно помнил, зачем пошел сюда. Шредингер поднял одну из решетчатых секций, под которой обнаружилась потрепанная коробка из-под конфет. Он хранил здесь свои детские немудреные сокровища: календарь из журнала с белокурой красивой девушкой, изображенной в народном платье на фоне гор, пасхальная открытка с беленьким барашком, поломанные оловянные солдатики, монетка, раскатанная поездом. Казалось бы, дребедень, но там была единственная фотокарточка его родителей, лица которых он без нее бы никогда не вспомнил – он был слишком мал, когда остался один. Он помнил, как Зорин, задумчиво затягиваясь папиросой, сказала: «Храни их, Шредингер», и в ее глазах он увидел что-то горькое и пустое.
- « Почему?» - тогда спросил он.
- Потому что иначе у тебя ничего не останется, и ты станешь таким как Ганс. Как я.
- Но Ганс – человек, а ты – фрик. И я хочу быть таким, как капитан. Когда вырасту.
- Тот, кто потерял все, перестает быть человеком – шепнула Зорин, потрепав его по плечу – А, впрочем, что я говорю? Ты еще ребенок, чтоб думать про такое.
А теперь, вместо того чтоб уходить со всеми, он побежал спасать несчастную коробку. И теперь сидит один- одинешенек в бункере с заваленным ходом среди груд мертвяков. Он не ребенок, он дурак.
Прапорщик уныло посмотрел на едва помаргивающую лампочку и вздохнул. Прижимая к груди сокровенную коробку, он поплелся осматривать остальные помещения, в надежде отыскать хоть какую-то лазейку. Бесполезно. Только трупы и комья вывороченной земли да бетона.
Шредингер скучающе лазил по святая святых лаборатории, носившей у солдат пренебрежительное прозвание «Мертвятник». Один остроумец назвал было ее колбасным цехом, после чего он был записан Доком в добровольные участники эксперимента. Студнеподобные останки шутника плавали в одной из стоящих тут же стеклянных емкостей, подозрительно похожих на гробы. Прапорщик с интересом вглядывался в их содержимое – не в меру любопытного гитлерюгендовца отсюда регулярно гоняли. Шредингер постучал по крышке одного из саркофагов и ухмыльнулся.
Когда он заглянул в распотрошенный сейф, где ранее хранились особо важные документы, за его спиной раздался странный скрежещущий звук, как будто бы кто-то ожесточенно царапал ногтями стекло. Под запотевшей крышкой зашевелились тени судорожно сжатых пальцев, как будто бы что-то живое, темное, билось в наглухо закрытом гробу, пытаясь вырваться. Прапорщик сглотнул подкативший к горлу комок и отступил на шаг, не сводя испуганно распахнутых глаз с того, что поднималось из сырого облака пара. Слизисто поблескивающая в неверном, мерцающем свете синюшная кожа казалась шкурой какой-то амфибии, черные слипшиеся волосы скрывали половину тела и лицо, падали на спину с сырым хлюпаньем, ворочались как змеи при каждом ее движении. Узкие бедра, проступающий пилой хребет, острая девчачья грудь.. Он не то чтобы никогда не видел голую женщину - дело было не в этом. Он видел, конечно, и Зорин, но ее очевидное уродство его так не пугало. Эта же была страшна, как оживший, восставший из гроба мертвец со сгнившими ногтями. Она была чем-то похожа на богомола – чудовищное тонконогое существо с неправдоподобно людским взглядом из-за плеча, пугающее именно своим человекоподобием. Ее огромные глаза влажно сверкали, светились в темноте кровавым светом. Существо подползло к нему на четвереньках, по-звериному припадая к полу. Узкое лицо блестящим полотном пилы разрезал широкий оскал, в темноте поблескивали клыки, влажные от тянущейся нитями слюны. Шредингер мелко застучал зубами, вжимаясь в холодную стальную стену.
Она внезапно поднялась рывком и пошла нетвердо, будто пьяная, ее била дрожь, похожая на конвульсии. Вампирша шатаясь, протянула к нему костлявую, словно у смерти руку.
Прапорщик затрясся от страха и выставил перед собой «Вальтер», вытянутый из стола Монтаны во время переполоха с эвакуацией.
- Стой! Я…я буду стрелять! – прижав к голове пушистые уши, выпалил мальчишка.
Она устало оперлась о стену, как будто задумавшись. Прапорщик искренне надеялся, что это существо и впрямь могло думать и хоть что-нибудь понимать. Вампирша откинула волосы с лица и Шредингер увидел вблизи ее глаза – огромные, невиданно синие, кротко и близоруко взирающие на него. Веснушчатое курносое ее лицо приняло недоуменно-детское выражение:
- Где все? – растерянно спросила она тонким голоском, в котором чуть не слышались слезы. – Что случилось?
Он помнил эту девушку из канцелярии - застенчивую весноватую дурнушку. Про нее еще говорили, будто бы она – непревзойденный снайпер, и у нее самый что ни на есть настоящий «Железный крест». Глупости – подумал Шредингер – Кто же даст креста этакой плаксе? ( гораздый на выдумки адъютант Монтаны постоянно устраивал этой Ван Винкль всяческие пакости, подсмеиваясь над ее неуклюжестью и стеснительностью). Какой из нее к черту стрелок, она-то на документе размером с простыню печать не видела куда ставить? – подумал он.
- Кто ты? – подслеповато сощурилась девушка, как человек, потерявший очки.
- Шредингер.
- А-а-а, маленький адъютант Майора. А откуда у тебя уши?
- Док уговорил меня принять участие в эксперименте. После уколов они сами выросли. Прапорщик хотел было приврать, что у него появились некие невероятные таланты но, к сожалению, благоприобретённые способности исчерпывались только навыком шевелить пушистыми ушами. В конце - концов, врать всамделишному, хоть и искусственному, вампиру глупо. А вдруг она читает мысли? Шредингер попытался подумать про Рип что-то крайне обидное и пристально посмотрел на нее. Старший лейтенант покраснела. Шредингер, подумавший, что его догадки подтвердились, тоже. На самом деле девушка просто сконфузилась, осознав, что сидит на полу, голая как правда, рядом с каким-то беззастенчиво разглядывающем ее подростком.
Прапорщик, смутясь, бросил ей рваный медицинский халат, найденный на полу:
- Прикройся, а то и глядеть-то на тебя противно…
Вампирша хлюпнула носом, пряча свои скудные прелести в грязную ткань.
Под потолком еле теплилась одинокая лампочка – аварийный генератор продолжал работать. Из крана с тяжелым звоном падали капли, отбивая время на жестяной мойке. В спертом воздухе стояла хлорная вонь и резкий едкий дух, идущий от битых колб с реактивами.
- Они…оставили нас? – глядя куда-то в стену, вяло просила Рип.
-Да. Судя по всему, при отступлении вход в бункер взорвали. Взрыв засыпал почти все помещения. Я потерял сознание, и мало что помню. Наверное, они подумали, что мы мертвы – задумчиво почесал взъерошенный затылок Шредингер.
- Уж я-то наверняка – уныло усмехнулась вампирша, с трудом ковыляя за проворным прапорщиком, шныряющим по разоренным комнатам как помоечный кот. В сейфе канцелярии обнаружились очки Рип, какое-то старинное уродливое ружье и мертвый лейтенант, форма которого пришлась вампирше почти впору, если не считать болтавшихся на ноге, как галоши сапог.
С торжеством водрузив на нос очки, Ван Винкль закинула за плечо мушкет и улыбнулась более уверенно.
- Зачем тебе эта ветхая оглобля? – фыркнул Шредингер.
- Док говорил, что создал эту малышку специально для меня. И когда я …проснусь, он обязательно отдаст ее мне.
Прапорщик махнул рукой: дескать, делай что хочешь, дело не мое, и пригорюнился. Судя по всему, никого больше здесь в живых не осталось, надежда на то, что недалекая девушка из канцелярии поможет ему отсюда выбраться, таяла с каждым часом, если вообще имела шанс на существование. Похоже, его ждет верная смерть в этой стальной коробке, зарытой глубоко-глубоко под землей среди смрада разлагающихся трупов, от удушья, истощения или жажды. А может от клыков взбесившейся от голода вампирши.
Ведь вампирам тоже нужно есть – эта мысль, только что пришедшая ему в голову оставила по себе неприятный холодок. Она проползла в мозг как змея и затаилась в потаенном темном углу.
Шредингер с подозрением глянул на деловито роющуюся в шкафу Рип. Внезапно она замерла, как будто что-то почуяв и резко развернулась, сверкнув огромными глазами, засветившимися краснотой. Ноздри ее дрожали как у собаки, ловящей ветер. Вампирша сжала в руках мушкет и оскалилась, пристально глядя на мальчишку. Рука прапорщика потянулась к пистолету.
- Тут…кто-то есть – прошептала она, целясь в таящуюся в коридорах темноту.
Теперь и сам Шредингер слышал шаги – медленные, тяжелые, неумолимые. Темная фигура приблизилась к ним – огромная, нависающая, как скала.Словно статую из гранита, свет высек из угрожающе движущейся на них бесформенной массы очертания человека в долгополой шинели. Мятая кепка была по-бандитски надвинута на самые глаза, блестевшие из-под козырька звериным огнем.
- Ганс? – остолбенел юный прапорщик – Ганс! Это ты?!
Шредингер, вопя от восторга, бросился капитану на шею. Теперь они спасены! Ганс умный и сильный. Он обязательно вытащит их отсюда – думал прапорщик, свято, по-ребячьи веря в то, что капитан может все на свете.
Гюнше зашипел:
- Потише ты. Кажется, я ранен.
Недовольно ворча, он все же дал себя осмотреть. Сбоку, прямо под сердцем виднелась глубокая рана. Глубокая, почти зажившая рана.
Человек, получивший такое ранение наверняка бы умер в течении суток, и уж точно бы не смог даже подняться на ноги. Рип, умело накладывая повязку, напряженно переглянулась со Шредингером поверх плеча капитана.
-Да что вы…Там сущий пустяк – недовольно пробормотал Гюнше, Они по очереди напились холодной, отдающей ржавчиной воды из жестяной кружки. Лампочка под потолком уныло мигала. От стен веяло холодом и бетонной сыростью, а из сплетения темных коридоров начинало нести мертвечиной. Шредингер всматривался в спокойное и холодное лицо капитана. Его светлые глаза глядели сквозь него без всякого выражения. В них не было ничего. Но в них не было страха. И это главное.
Рип устало ткнулась в заскорузлый от крови рукав капитанской шинели и закрыла глаза. Шредингер свернулся меж ними калачиком, упираясь девушке в бок острыми жеребьячими коленками. Тяжелые капли воды со звоном бились об металл. Тусклая лампочка светила себе под нос. Старший лейтенант беззвучно плакала В полусне Ганс чувствовал отчаянье и растерянность девушки и затаенный страх Шредингера, как будто бы он читал их мысли, знал их вкус и запах, пробовал их наощупь. Страх с запахом плесени и бетона, отчаянье отдающее горечью и запахом теплых женских волос.
Когда он был на восточном фронте, ему часто приходилось видеть, как по оставшимся после бомбежки развалинам бродили звери: кошки и собаки, пытающиеся найти своих хозяев. Одинокие, оборванные и растерянные.
Они прижались друг к другу в спертой полутьме: брошенные на произвол судьбы кошка, ребенок и собака.
- Почему нас оставили? – спросил Шредингер – Ведь так нельзя. Ведь мы же …люди.
- Мы не люди – ответил Ганс - Мы звери во тьме.
ЧАСТЬ 2
читать дальше
- По-моему лезть через вентиляционную шахту было не самой лучшей идеей – проворчал Шредингер, подтягивая порванные гольфы.
- А у тебя были другие идеи? – иронично приподнял бровь Ганс. Если кому и было жаловаться на головоломное и крайне занимательное путешествие ползком по узким трубам, так это капитану, который неоднократно застревал на манер пробки в узком горлышке.
- Эй, подъём! – закричал прапорщик на ухо Рип, мирно задремавшей в обнимку со своим мушкетом – И зачем мы ее взяли? Она почти весь день либо ноет, либо норовит уснуть на ходу. Зачем вообще эти девчонки, одна морока…
Шредингер раздраженно ткнул старшего лейтенанта в плечо и смолк.
- Ганс, она мертвая – прошептал он, всматриваясь в синюшное, испещренное крупными темными веснушками лицо. Старший лейтенант не дышала. Глаза ее были полуоткрыты и под длинными черными ресницами виднелись голубоватые щелки белков.
- Рип? Рип, ты слышишь меня?!
Кожа стрелка была холодной и липкой. Шредингер прижал ухо к груди, но ничего не услышал, под сердцем стояла тревожная тишина, как в незнакомой пустой и темной комнате.
- Да что ж это …– растерянно пробормотал прапорщик и встряхнул обмякшее тело за плечи, как тряпичную куклу.
- А? Что? – пробормотала девушка, смахнув сон ресницами и смачно зевнула, продемонстрировав острые клыки. Шредингер просто задохнулся от неожиданности и возмущения.
Гюнше закурил мятую папироску и хмыкнул:
- Так она же вампир. Ей и положено спать днем. Причем, хм…довольно крепко.
- Дура – злобно бросил прапорщик – Как есть дура…
Над развалинами базы сгущался вечер. В серое небо тянулся удушливый горький дым, отдающий соляркой, но отзвуков канонады больше не доносилось. Земля под ногами молчала. На пригорке у дальнего леска догорала самоходка. Трупы валялись среди груд хлама, бывшего казармами охраны, как ломаная мебель. Лоснящиеся вороны терпеливо и благосклонно поглядывали на них вниз с облезлых ветвей, рассаживаясь поодаль, как стеснительные гости.
Им-то доведется пожрать от пуза – невесело подумал Шредингер, у которого давненько сосало в желудке. Сейчас бы он с удовольствием уплел бы даже проклятую пустую кашу из столовой. Прапорщик даже как-то пожалел, что еще вчера побрезговал ее доесть, предпочитая выковыривать остатки тушенки из тарелки капитана, которому полагалась двойная порция.
Шредингер с надеждой посмотрел на Гюнше. Ганс вздохнул и достал из кармана шинели пачку галет – капитан всегда имел привычку что-то жевать на ходу. Галеты были сухими и жесткими как картон, но Шредингеру они показались довольно вкусными и он бы с удовольствием попросил добавки, но продовольствие было поделено поровну на троих. Шредингер сразу запихнул печенье за щеку. Ганс меланхолично жевал свою порцию с невозмутимостью пасущейся лошади. Рип грызла, мелко точа зубами, словно мышь.
Жалкая пара галет скорее только раздразнила голод. Прапорщик со вздохом принялся выковыривать кусочки печенья из зубов, когда ван Винкль странно икнула, заткнув ладонью рот.
Она отползла в сторону как больное животное и с странным карканьем и всхлипами выблевывала склизкие непрожеванные комки, кашляя и глотая текущие слезы.. Шредингер даже пожалел что с ней пришлось поделиться - треть еды просто пропала даром.
- Лучше бы сами съели – со злобой подумал прапорщик.
- Она не может есть человеческую еду – покачал головой Ганс и неодобрительно глянул на судорожно откашливающуюся вампиршу - Если ее не накормить, с этого будет мало толку.
- От нее, знаешь ли, вообще толку немного – съязвил Шредингер.
- Она совсем ослабеет и ее придётся бросить. А я этого, видит бог, не хочу – продолжил Ганс, видимо, пропустив слова прапорщика мимо ушей. Капитан подошел к девушке и внимательно взглянул ей в лицо. Рип шмыгнула носом и боязливо опустила огромные синие глаза. Гюнше достал нож и полюбовался на остро отточенное лезвие. Он щелкнул пальцем, и сталь запела как стекло. Ван Винкль пугливо сжалась, зачарованно глядя на солнечный зайчик на острие.
Капитан зло и скупо полоснул себя по запястью вдоль.
–- Пей, я сказал – прорычал Ганс и пребольно потянул ее к себе за волосы. Вампирша замотала головой, содрогаясь от отвращения, но от солоноватого запаха крови у Рип закружилась голова, в висках бешено застучало и сладко засосало под ложечкой. Когда первая капля осторожно коснулась ее губ, огромные глаза ее засветились рубиновым светом, словно вино в бокале, пронзенном насквозь солнцем. Шредингер со страхом и брезгливостью наблюдал, как она алчно слизывала кровь, стекавшую по грязной, покрытой белесым волосом руке, пахнущей махоркой.
Рип приподнялась на коленях, судорожно вцепившись в шинель капитана, словно животное, берущее пищу из рук, пальцы ее ритмично сжимали грубую ткань, как лапы урчащего хищного детеныша тычутся в вымя кормящей его матери. Старший лейтенант и впрямь тихонько урчала от удовольствия и закрыла глаза.
- Ну, все, хватит – проворчал Ганс, отнимая руку. Ван Винкль напоследок лизнула запястье и рана начала на глазах затягиваться.
- Рип, я коленку разбил! – начал хныкать прапорщик.
- Пошел к черту!
В потемневшем небе начали появляться первые звезды, ветер замер, и умолкшая листва больше не перешептывалась над ними. Почти прозрачный серп луны висел, покачиваясь, над обгорелым леском. Шредингеру он казался похожим на тоненький кусок сыра.
Прапорщик вздохнул, мысленно укладывая сырный ломтик на свежий хлеб, жирно намазанный деревенским маслом. О чем грустил Гюнше – неизвестно. Капитан угрюмо ссутулился и над его косматой головой как будто бы клубились тучи. Порозовевшая Ван Винкль что-то мурлыча под нос, собирала какие-то чахлые белые цветы, пытаясь сплести из них венок.
- Мы - дезертиры – изрек ранее хранивший молчание капитан – В ближайшем городе нас может расстрелять патруль или любой сопливый шуцман - У нас за спинами - фронт.
- Просто замечательно – с иронией воскликнул Шредингер – Мы тут остались одни –одинешеньки черт знает где без крошки хлеба и вовсе не знаем что делать. А она, дура, цветы собирает…
- Как это не знаем? Я знаю – нараспев произнесла Рип, видимо, проигнорировав последнее высказывание гитлерюгендовца. Она достала из-за пазухи мятые листки и разложила на коленях у капитана.
- Вот письмо Дока к некоему Эмилю Бернхарту – это его коллега по исследованиям. Вот указан его адрес на конверте – Берлин, Купферграбен. Возможно, он сможет нам помочь. А вот наши личные дела – это единственные документы, которые мне удалось найти. Остальное либо уничтожили, либо вывезли.
Гюнше недоуменно воззрился на вампиршу. В конце-концов она же состояла в канцелярии, а даже туда не берут круглых идиоток.
- Ганс Гюнше, гауптштурмфюрер СС – читал через ее плечо прапорщик – Родился, учился…ясно…хм…дальше большая часть листов изъята.
На минуту Рип показалось, что капитан облегченно вздохнул. Интересно, что было в вырванных из папки страницах, какой секрет хранил непроницаемый, неуязвимый Гюнше?
- Что-о? Погиб под Смоленском 1 октября 1943?! – воскликнул Шредингер, и его пушистые уши встали торчком.
«Габриэль Мария Руперта фон Маенгофф- Винтерхальтен, оберштурмфюрер,» - просто язык сломаешь , «входила в состав 1-й немецкой горнострелковой дивизии «Эдельвейс», тяжело ранена во время перехода Клухорского перевала. От полученных ранений скончалась» А это кто вообще? - хмыкнул парнишка, но, глянув на фотографию в деле, он поперхнулся.
-Чего - о? – глаза Шредингера полезли на лоб - Тебя и впрямь так зовут?
- Да – кивнула старший лейтенант – Но все называют меня Рип.
- Догадываюсь почему – ядовито прибавил прапорщик.
- Хайнц Хеймо Шредингер – прочитала вампирша, злорадно смеясь – Что это за имя такое «Хеймо»? Звучит, как название фирмы, выпускающей кофе из отрубей или детское питание.
«Член гитлерюгенда. Умер от кори 12 сентября 1943.»
- Что значит «умер от кори»? Почему все, как нормальные люди, погибли в бою, а я - от кори? – взбесился прапорщик. Шерсть на его ушах встала дыбом, и он разразился пространным гневным монологом, в котором проглядывались вполне монтановские интонации и жесты.
- Выходит, мы мертвы, Ганс? – тихо спросила вампирша, заглядывая в светлые немигающие глаза капитана, взгляд которых, казалось, был обращен вглубь себя.
- Выходит да. Давно и для всего мира.
Рип с немым вопросом и мольбой смотрела на него, теребя увядающие цветы в руках. Но капитан молчал.
Темень заволакивала холмы густой непроглядной чернотой, но для троих она была светлее дня. Они умерли для него, чтобы отныне жить в ночи. Скитаться под луной, словно хищные звери, призраки и неупокоившиеся мертвецы. Тишина, словно на кладбище, разлилась вокруг, лишь только тонко и пронзительно стрекотали сверчки. Даже Шредингер смолк и сел на траву – в темноте его глаза светились, как у кошки.
- Габ – ри – эль – задумчиво пробубнил капитан, жуя травинку – Хм.
Прапорщик и старший лейтенант с недоумением воззрились на Ганса. Он знал, чего они хотят, чего ждут от него. Он читал их мысли, как передовицы газет: « Что нам делать? Как нам дальше быть? Скажи нам». Он чувствовал их немую надежду, словно незримые руки тянулись к нему, хватая за одежду. Все же он – старший по званию и должен отвечать за судьбу своего маленького, но все-таки отряда.
Гюнше обвел своих товарищей по несчастью непроницаемым взглядом:
- Нам нужно в Берлин – сухо бросил он, отряхивая полы шинели – За дней пять- шесть, дай бог, доберемся . Если выйдем прямо сейчас…
**
Они шли и шли. Шли по ночам и в неверных отблесках рассвета, как идут звери, обминая человеческое жилье. Шли неверными тропами, ступая по непаханым разоренным полям, через покинутые жителями деревни. Они бросались в придорожные кусты, завидев свет автомобильных фар или заслышав человеческую речь. Днем они спали в буераках на горах прелой листвы, ежась от сырости под капитанской шинелью, прислушиваясь к голодным резям в желудках, к гудящим от усталости мышцам. Только иногда, где-то в отдалении они слышали рокот, похожий на отдаленные звуки грома. Тогда Ганс вскидывал голову и тревожно глядел вдаль светлыми, нечеловечьими глазами, выражения которых нельзя было прочитать.
Рип молчала, с немым упорством переставляя стертые до крови ноги в огромных мужских сапогах. Прапорщик, поначалу бойко ловивший стрекоз по пути и откалывающий едкие шуточки, от голода стал желчным и глядел исподлобья, как маленький дикий зверек, готовый вот-вот броситься. В кишащих комарами зарослях камыша прапорщик нашел забытую кем-то удочку и гордо нес свою добычу, хотя за несколько часов рыбалки в ближайшей илистой речушке он сподобился выудить только большую пиявку. Рип подняла горе-добытчика на смех, и Шредингер дулся, уныло хлопая разлезшимися ботинками.
К следующему вечеру они вышли к одинокой ферме. Ганс с вожделением уставился на теплый огонек окна и втянул ноздрями воздух. Глаза его блеснули желтой волчьей искрой. Так в суровую зиму голод манит зверей к человеческому жилью. Здесь есть чем поживиться.
Бесшумно, как тень, Гюнше прокрался вдоль забора и замер. Все трое долго и зачарованно глядели на бродящих за загородкой кур. Птицы были тощие и костлявые. Облезлый старый петух уныло рылся в навозной куче.
- Нет, Рип, стрелять нельзя. Тут могут быть солдаты – буркнул капитан, воровато озираясь.
Шредингер хитро ухмыльнулся и достал из кармана коробок, откуда извлек извивающегося склизкого червя и ткнул его в лицо вампирше, которая панически боялась всяческих ползающих созданий. Рип чуть не завизжала от отвращения, когда ее рот заткнула мозолистая ладонь капитана.
- А ну, прекратите!
Наконец червяк был насажен на крючок и прапорщик ловко закинул наживку за забор. Одна из глупых птиц стремительно и жадно набросилась на неожиданное угощение.
- Подсекай! – скомандовал Ганс.
С истошным кудахтаньем курица, выделывая невообразимые финты, перелетела через забор, оказавшись в руках капитана. Дверь дома приоткрылась, брызнув светом во двор.
- Jest ktoś tam? – произнес дребезжащий голос -Będę strzelać!
Все трое побежали со всех ног. Впереди сломя голову несся прапорщик, за ним – Рип, волочащая удочку и ружье. У нее на буксире следовал замыкавший цепочку Ганс с истошно орущей курицей под мышкой.
Наконец злосчастной птице благополучно свернули голову. Они съели ее сырой, рыча и препираясь, но прежде Рип оторвала ей голову, выпив кровь. Почему-то клочья сырого мяса, облепленного перьями, были божественно вкусными, и прапорщику казалось, что он никогда не едал ничего лучше. Он ел и жмурился от удовольствия – в желудке становилось покойно и приятно тяжело; блаженное тепло растекалось по телу вместе с горячей, обновленной кровью.
Через несколько минут с птицей было покончено - осоловевший прапорщик, урча, вылизал руки как кошка. Ганс лениво обгладывал кости, и они с треском крошились под сильными белыми зубами. Голод был утолен. На душе у всех стало веселее – вот только бы погреться у костра, да только капитан строго-настрого запретил разводить огонь. Гитлерюгендовец свернулся калачиком и засопел с блаженной улыбкой на лице.
Рип сидела рядом, обняв худыми руками колени, и покачивалась – так обычно делают дети и душевнобольные. Ее широко распахнутые синие глаза были устремлены в предрассветные сумерки. Губы ее едва шевелились, но Ганс знал, что она беззвучно напевает одну и ту же песенку, превратившуюся из лихого марша в заунывный меланхоличный напев.
Это казалось ему полустершимся, почти забытым воспоминанием с восточного фронта : он помнил девочку с кошкой на коленях, она сидела на ступенях сгоревшего дома, отупевшая от шока и горя. Веснушчатая, заплаканная, совсем молоденькая, еще почти ребенок. Они надругались над ней всем взводом. Ганс тоже участвовал в этом. Он помнил ее всхлипывание и худые руки, бессильно скребущие землю. Она кричала, потом - скулила, пока совсем не затихла. Помнится, ее труп закопал у обочины связист – он всегда был человеком жалостливым.
Видение бередило и туманило мозг призрачными ощущениями, казавшимися почти физически ощутимыми, неудовлетворённое звериное желание глухо бродило в крови, отдаваясь тупой ноющей болью. Слишком давно ему не попадалось ни дешевых шлюх, ни «военного трофея» вроде той девочки, частенько скрашивающих жизнь солдата. На этой проклятой базе ничего такого не было – а что делать с обыкновенными девушками, которые раскладывают бумажки, а по выходным в чистеньких платьицах ходят в кино, Ганс просто не знал.
- Иди сюда – хрипло сказал он. Рип недоуменно подняла на него глаза.
- Пошли.
Ван Винкль послушно засеменила за ним, ничего не спрашивая, только таращила огромные глаза. Лес стоял над ними темной безмолвной громадой и меж неподвижной листвы проклевывались звезды. Казалось, они висели на ветвях деревьев, росли и вызревали, бросая холодный свет вниз, в колодец высоких елей. Они покачивались и беззвучно хрустально звенели, как звенит тишина в ушах. Сырой сумрак таился в подлеске и пах он гнилыми, прелыми листьями, как что-то забытое и недоброе.
Капитан снял шинель и бросил ее наземь, молча указав на нее оберштурмфюреру. Девушка покраснела до корней волос
- Но… - выдавила она.
- Можешь не раздеваться, только расстегни рубашку – великодушно решил пощадить девичью стыдливость, если уже не честь, Ганс – Я быстро.
Старший лейтенант смущенно отвела глаза, чтобы не видеть жгучего, звериного взгляда. Только тихо всхлипнула под грубо навалившимся на нее телом, тяжело пахнущим застарелым потом. Но это только еще больше раззадорило капитана, почуявшего почти животный страх девушки. Горячие слезы текли по ее лицу, нечесаные волосы цеплялись капитану за руки и лезли в рот, как лезли в голову чужие путаные мысли. Он не хотел вдумываться в эти мелькающие образы, какие-то глупые и смутные, как рваная кисея – нет, не было тебе, девочка, ни любви, невиданной в подлунном мире, ни белого платья, как ты думала. Были только неуходящая пронзающая боль и шершавые грязные руки, от прикосновений которых становилось дурно и горько до слез. Ганс отмахнулся от них, словно от вившихся вокруг комаров. Слезы боли и страха текли по ее лицу ручьем, но Гюнше был глух и неумолим, как хищник, терзающий жертву – раздирая содрогающееся, бессильно бьющееся под ним тело, в котором было непривычно узко до боли. Зверь с голодухи быстро насытился своей слабой и жалкой добычей.
Отдышавшись, Ганс добродушно похлопал ее по бедру. Красноватый огонь в его глазах погас – теперь они светился довольством, как у сытого пса, щурящегося на пламя очага.
Он лениво вытряхнул шинель и чуть нахмурился глядя на пятно свежей крови и озадаченно поскреб ее пальцем. Шинелью он очень дорожил.
Одевшись, Ганс лениво закурил.
- Хочешь папиросу? – вдруг сказал он и поразился собственной щедрости.
- Нет, я не курю – шмыгая носом, сказала старший лейтенант, запахивая рубашку на плоской груди.
- Бери, когда дают. Смотри - «Кэмел».
- Лучше дай картинку с верблюдом.
- Дам.
Капитан посмотрел в ее глаза, похожие на озера – озера горя и отчаянья, в заплаканное детское лицо с распухшими губами. Она сжалась, как побитая собака. Но уже не плакала, только тихонько шмыгала носом
- Прости, я не знал что ты…– сказал Ганс и тут же мысленно поправился, смутившись -что тебе будет больно…
Старший лейтенант заревела вголос и порскнула куда-то в подлесок. Да так, что ветки затрещали. Ганс затянулся и недоуменно пожал плечами. Не родился еще , видать, человек, который баб разумеет.
-Ну ее к черту – пусть дуется, если хочет – подумал он и плюнул в траву, но на душе почему-то стало гадко и стыдно. Наверное, потому что он украл курицу.
**
Над Берлином висели свинцовые, серые тучи, но дождь все не шел. Над каналом висела сырость, заползавшая в дома и кости. Профессор Бернхарт глянул в окно, затягиваясь предложенной папиросой. Сизый дым лениво растянулся по лаборатории и повис между ним и его гостем, словно растянутая меж ветвей паутина.
- Должен вас поблагодарить за материалы Непьера, что вы нам передали – тихо сказал визитер, протирая очки. Он говорил без малейшего акцента и в этом неприметном скромном парне, похожем на тщедушного студентика было тяжело узнать британского агента. Но, тем не менее, так и было.
- База была уничтожена, но к сожалению, образцов чипов мы так и не нашли – кротко помаргивая продолжил очкарик – Но кое-что нам удалось обнаружить – кое-какие записи еще предстоит расшифровать. Словом, мы надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество с вами, Эмиль.
Старик профессор пытливо глянул на агента из-под кустистых бровей.
- В швейцарском банке открыт счет на ваше имя – деньги будут перечислены не позднее завтрашнего дня – по-своему истолковал направленный на него взгляд британец.
Часть 3
читать дальше
Шредингер всегда подозревал, что взрослые порой странно себя ведут, но он откровенно не понимал, отчего капитан и Рип так отчаянно и упорно сторонятся друг друга. Неприязнь-неприязнью (он и сам испытывал мало симпатии к вечно ноющей долговязой офицерше), но ведь их всего трое. А как прикажете не чувствовать себя идиотом, если двое из них как воды в рот набрали? Рип вздрагивала и испуганно поглядывала на капитана, стоило ему хоть на шаг приблизиться к ней. А вот с самим Гюнше творилось вообще что-то странное – он то кутался в шинель, то обливался потом, да и вообще выглядел так, как будто его мучила сильная боль? Но он изо всех сил старался не подавать вида. Перед сном он долго ворочался, рыча и ругаясь сквозь зубы. Наверное, его беспокоит рана – подумал Шредингер – Может попросить Рип, чтоб она его облизала? Но, судя по всему, из этой просьбы бы ничего не вышло – Ван Винкль бросала в сторону Ганса такие взгляды, как будто капитан угрожал ее, по меньшей мере, зарезать. Глаза ее сияли голодным злым блеском, но вампирша только скушливо грызла ноготь.
Прапорщик твердо решил доискаться причины. А посему не сводил с офицеров глаз. Он свернулся калачиком на ворохе листьев, делая вид, что он заснул самым, что ни на есть, крепким и беспробудным сном. Но сквозь полуприкрытые ресницы кошачьи глаза Шредингера зорко поглядывали на две одинокие фигуры, сидящие друг напротив друга. Они тяжело безмолвствовали и даже не двигались, похожие на изваяния на старой могиле – неподвижные, грустные и как будто угнетенные тьмой.
- Голодная? – нарушил тишину капитан.
- Нет – пробурчала нахохлившаяся вампирша, кутаясь в грязный китель.
- Не ври. Я же чувствую – проворчал капитан, доставая нож. Девушка демонстративно отвернулась, но едва крохотная капля крови покатилась по ладони, ноздри ее чутко вздрогнули, а глаза сверкнули красноватым отблеском, как закатившееся за горизонт солнце. Капитан ухмыльнулся протягивая руку над ее головой, словно дразня пса подачкой. Вампирша зло сцепила зубы, до боли вогнала клыки в губу, но не могла противиться более могущественной жажде крови. Зову маленького комка органики и металла, насильно внедрившегося в ее тело, скорее не как паразит, как еще крохотный эмбрион чего-то неведомого, посылающий алчные голодные сигналы в порабощенный мозг. Она вынашивала в себе себя саму, новую, еще неразвившуюся. Наконец обершурмфюрер бросилась облизывать его руку, чуть прикусывая острыми маленькими зубами.
- Хватит. Я сам голоден как зверь – проворчал капитан и нахмурясь, закурил помятую папиросу. Драгоценный запас курева он растягивал, как мог, но каждая затяжка хоть немного, но умеряла сосущее чувство в пустом желудке. Он отвел взгляд от голодно и заискивающе заглядывающей ему в лицо Ван Винкль и задумчиво глядел в густую еловую чащу. Ветки были похожи на пушистые веера из перьев. Ребята, служившие в Париже, рассказывали, что с такими штуками танцуют в кабаре гладкие, полураздетые девки в хорошем белье. В чулках. Все из себя шикарные. Поют, помахивая ляжками. Говорят, там мало смазливых, зато по этому делу бабы там первые. Вино, опять же хорошее, да и в жратве там люди толк знают.
При этой мысли в желудке капитана обжигающе заныло.
Эх, везет же некоторым…А тут – восточный фронт, потом эта сраная пустыня, похожая на преисподнюю. Смотреть, как товарищи подыхают в горящих жестянках…Тьфу…Теперь еще и это- неведомо, что делать, куда идти… Ну, дойдем до Берлина и что? Пропаганда врет – русские уже на подходе. Один бы еще вывернулся – а тут еще на руках пацан да бестолковая баба. Одна обуза.
Гюнше со злостью бросил окурок во тьму, наблюдая, как тот гаснет в сырой палой хвое.
Он решительно встал и схватил девушку за руку. Она протестующе запищала от железной хватки и визгливо запричитала:
- Оставь, оставь меня…не надо, Ганс!
- Не вынуждай меня применять силу – очень спокойно сказал он и поволок свою, смеем заметить, слабо упирающуюся добычу глубже в чащу – Я тебя кормлю, не так ли? Так что ломаться нечего
-Я буду кричать.
- Кричи на здоровье, если тебе так нравится…- хмыкнул Гюнше, аккуратно расстилая шинель. Наблюдавший из-за дерева прапорщик от любопытства едва не открыл рот. Конечное, он многое слышал от старших и «опытных» товарищей из гитлерюгенда, но большинство из этого было откровенными враками. Шредингер глядел во все глаза на капитана, склонившего свое грубое, словно вырубленное в граните, лицо над всхлипывающей девушкой. Рип зажмурилась и внутренне сжалась от прикосновения неумолимых мозолистых рук, сдиравших с худеньких, костлявых бедер большие не по размеру галифе, нещадно стянутые потертым ремнем. И тут Ганса проняла дрожь. Он зашипел словно от боли и забился в конвульсиях, рухнув всем телом на испуганную вампиршу. Изо рта его повалила пена, глаза закатились под лоб, а с телом капитана стало происходить нечто вовсе невообразимое – оно извивалось, будто пронизанное высоковольтным током, и словно глина сминалось под невидимой рукой, неумело лепившей из человеческой плоти неведомую тварь. Лицо вытянулось, становясь оскаленной звериной мордой, искривленные в судороге руки превратились в когтистые лапы. Огромный зверь – косматый, волкоподобный, белый как иней, оскалил длинные клыки. Загривок его щетинился яростью, глаза неистово горели. Тварь зарычала и бросилась на девушку, обдавая ее лицо зловонным смрадом гниющей плоти из ощеренной пасти. Рип дико взвизгнула и схватила зверя за горло тонкими цепкими пальцами.
- Что ты делаешь? – пискнул Шредингер, бесстрашно пытаясь оттащить трансформировавшегося капитана от истошно визжащей Ван Винкль. И, внезапно вспомнив охранников, управлявшихся с лагерными овчарками, закричал:
- Ганс, фу! Ганс, нельзя! – и шлепнул волка по носу. Зверь, отступая, замотал косматой головой. Он рассеянно и озадаченно поглядел на него светлыми глазами капитана.
- Ганс! – протянул ему руку прапорщик – Ты понимаешь меня? Ганс?!
В глазах животного отразилось что-то похожее на растерянность и горький отчаянный страх. Поджав хвост, он неуверенно пятился во тьму.
- Ганс! – крикнул Шредингер тающему меж стволов белому мерцающему пятну и вздохнул.
- Эй..ты в порядке? Он на тебя напал?
Вампирша опустила глаза и мучительно залилась краской, судорожно подтягивая расстегнутые штаны.
- Рип. Ну, Рип! Скажи, а капитан теперь - вервольф? – с детской серьезностью спросил Шредингер.
- Я встречала у доктора Непьера подобные записи, но не знала, что вакцина жизнеспособна –сказала все еще напуганная, но отчаянно старавшаяся держать себя в руках оберштурмфюрер авторитетным тоном. Как-никак он служила в канцелярии.
- Что нам теперь с ним делать? Он же опасен для людей.
- А мы, по –твоему люди? – горько усмехнулась вампирша, как улыбаются детям, еще не понимающим многих страшных и неизбежных вещей. Вроде смерти.
- Думаешь, он вернется?
Часть 4
читать дальше
Серый промозглый дождь лился со свинцово-серого, тяжело и гнетуще нависающего неба. Это был не скорый, бешеный ливень, а безмерно растянувшаяся моросящая пелена. За горизонтом мерно потрескивали молнии, рассекая тусклыми вспышками влажную серость. Они отдавались через несколько мгновений глухими раскатами грома, похожими на топот гигантских коней, несущихся за ними по сырому лугу. Мокрая трава липла к сапогам, грязь уныло всхлипывала под ногами.
Проклятый дождь все лил и лил, не прекращаясь, но они шли – уставшие, иззябшие, промокшие до костей, до болезненной ломоты в теле. Рип уже даже не плакала, только уныло шмыгала носом, прижимая к груди окоченевшие синие руки. По стеклам ее очков текла вода, и она ковыляла вслепую, словно человек сквозь снежную бурю, мелко щурясь и мотая головой. Голые колени прапорщика покрывались мелкими цыпками и сам он, с непривычно поникшими волосами был похож на мокрого воробьишку. Оберштурмфюрер мелко цокала зубами, дрожа, как осиновый лист. Шредингер промочил ноги и хныкал. Только молчаливый Ганс неутомимо и бодро шагал в отяжелевшей от воды, но еще согревающей своего обладателя шинели. Он был доволен: из-за грозы они могут продолжить путь и днем.
И Шредингер, и старший лейтенант уже давно валились с ног, а морось и не думала прекращаться. В мутном поле стояли разметанные копны посеревшего от дождей сена. Только самый край был вспахан и пестрел полегшей картофельной ботвой – остальное захватили дикие травы. У местных крестьян давным-давно реквизировали всю скотину: сено просто было не для кого беречь, землю было нечем распахать. Гюнше, выросший в деревне, неодобрительно качал головой и хмурился:
- Эх, беднота. Тракторов и тех нет…А куда сейчас без трактора…
Шредингер нырнул в сено, но оно оказалось мокрым, отдающим прелью да гнильцой: оно только противно липло к волосам и лезло под одежду. Рип с вожделением глянула на обшарпанный дом, из трубы которого поднимался густой, сизоватый дым. Хлипкие сараюшки жались к его каменным бокам, словно пытаясь укрыться от осточертевшией сырой мороси.
Там, в доме, за большим столом, наверное, сидят и ужинают люди. Им тепло и уютно, и может даже приятно поглядывать через кружевные занавески в окно на нескончаемый дождь, под лай и рычание радиоприемника, передающего что-то вроде народных песен в исполнении хора Союза Немецких Девушек. И слушая, как на плите в тесной кухоньке ворчливо поет чайник, вовсе не страшно чуять раскаты далекого грома – не то что шляться по полю по колено в грязи,с пустым брюхом, голодному и продрогшему.
Когда в унылом шорохе падающих капель раздался протяжный и грустный рев коровы глаза капитана весело блеснули.
- В такую погоду мало кто высунет нос во двор… - пробормотал Гюнше.
Они тихо вошли в низкую дверь сарая, и в лицо им ударило густым, пахнущим навозом теплом. Рябая корова, показавшаяся Шредингеру огромной и страшной, флегматично посмотрела на вошедших темными, влажно поблескивающими глазами и замычала. Ганс, улыбнувшись, похлопал животное по худому боку.
Шредингер брезгливо глянул себе под ноги и перевернул старое ведро с намерением удобно на нем расположиться. К сожалению, жестяная посудина выпала у него из рук и с грохотом покатилась по глинобитному полу. Ганс отвесил гитлерюгендовцу подзатыльник, но с воспитательным процессом сильно опоздал - в доме глухо хлопнула дверь и чьи-то ноги, обутые в калоши, лениво прохлюпали по размокшей земле.
- Юрген, я точно слышала! – раздался смятый стенами высокий женский голос.
- Да кажется тебе… - недовольно прорычал мужчина.
- Тс-с! – приложил палец к губам капитан, и тихо встал у двери, сжимая в руке попавшуюся под руку лопату.
В темноте тяжело переступала копытами и громко, печально вздыхала корова.
Шаги приближались. Им всем был слишком хорошо известен этот звук – глухое лязганье винтовочного затвора. Прапорщик сжал в мокрой от пота ладони монтановский «Вальтер». Рип опустила глаза.
Чужие шаги отдавались в висках биением пульса.
Дверь скрипнула, и в низкий проем решительно сунулся коренастый мужик, неуверенно тычущий винтовочным стволом в сырую темноту. Прошло несколько мгновений, прежде чем он мог разглядеть в сумраке коровника неверные тени:
- Что за… - крикнул фермер, и рухнул с проломленным черепом лицом в навоз.
- Перестарался – вздохнул Ганс, все еще сжимая в руке окровавленную лопату.
- Ого!- позавидовал силе удара прапорщик.
- Это еще что…вон на восточном фронте есть спецы, которые заточенной саперной лопаткой с одного удара полчерепа сносят. На спор – наигранно спокойно сказал Ганс, но его ноздри дрожали от солоноватого запаха крови. Окостеневшая было Рип дико сверкнула глазами, и в приоткрытом рту ее алчно поблескивали клыки.
- Давайте, уходим! – зашипел спохватившийся Шредингер.
- Юрген, что там? – зазвучал обеспокоенный женский голос, заставивший их замереть.
- Мама, а вдруг это опять солдаты? – вступил другой, звонкий и встревоженный.
- Иди спрячь масло, дура. Наши доблестные воины готовы обожрать нас до нитки. А я пойду взгляну что там с коровой – произнесла решительная фрау и, наткнувшись на наших героев разразилась гневной тирадой:
- Пришли забирать последнее? Хватит!- накинулась она на Гюнше, цепко взяв его за грудки заскорузлыми пальцами с навеки въевшейся в них чернотой земли: коренастая, поседевшая женщина, как будто пригнутая к земле годами тяжелого, ставшего бесплодным труда.
- Вы уже забрали у меня сыновей. И где они, я вас спрашиваю? – зашлась в крике она, брызжа слюной, и золотая коронка у нее во рту сверкала, как наточенный клинок - Где? Сгнили в болотах Белоруссии во славу Рейха и вашего Гитлера! А теперь еще и корова! Да придут русские – один хрен отберут. И мне нет разницы, кому достанется моя кормилица. Но вам я ее не отдам, чтоб мне провалиться на этом самом месте.
– Уже и детей из гитлерюгенда под ружье ставите! Что, совсем плохо дело? – фыркнула фрау, окидывая взглядом белобрысого подростка.
- Мама! – закричала ее тощая, немолодая дочь, опасливо глядевшая с крыльца на людей в форме.
- Заткнись! – фыркнула седая валькирия – А что «мама»? Что они нам сделают? Что бы не сделали - хуже уже не будет. Может вы уже стариков и баб пришли мобилизовать – пусть сражаются, пока высокопоставленные задницы уматывают во всякие Бразилии с нашими деньгами?!
Женщина хмуро оглядела одетую не по росту Рип, с ног до головы перемазанного грязью гитлерюгендовца, затасканную, мокрую шинель Ганса.
- Ах, да вы… - тихо прошептала она - Вы дезертиры… пришли грабить…- и отступила, испугавшись увиденного. Высокий офицер в кепи, услышав сказанное ею, обезумел: он широко оскалился, и его глаза налились кровью, став совершенно алыми, как огненная геенна. Полы его шинели были забрызганы мелким крапом свежей крови. Гитлерюгендовец зашипел и всамделишные черные кошачьи уши на его голове встали торчком, тонкие прорези его нечеловеческих зрачков казались высеченными ножом. В огромных глазах оборванной девушки с офицерскими нашивками не было ни капли разума, и из ее оскаленного до ушей зубастого рта нитями тянулась слюна. Женщина истошно закричала.
Ганс глухо зарычал, и растерявшая весь боевой запал фрау со всех ног помчалась к дому, оскользаясь в грязи. Они гнали добычу, как собачья стая, подгоняемые древним, слепым инстинктом: настигнуть, настигнуть, вонзить зубы в теплую, живую плоть, сходя с ума от пьянящего запаха крови. Двери разлетелись в щепки под напором плеча, и капитан широко ухмыльнулся. Его ухмылка не сходила с уст, даже когда кровь брызнула на стену, когда тишина пустого дома огласилась придушенными криками. Она стала только шире, широкой, как волчий оскал. Он опустился на четвереньки над еще содрогающейся жертвой и вонзил длинные, желтые от табака зубы, вырывая горло вместе с трахеей. Гюнше грыз и рвал, давясь от жадности теплыми клочьями мяса, раздирая плоть зубами и руками. Кровь размазывалась по его лицу, текла с подбородка, тяжелыми липкими каплями падая на пол, бежала по судорожно сжатым пальцам, смывая въевшуюся грязь.
Шредингер побледнел, чувствуя, что вместе с тошнотой его захлестывает странное муторное чувство, лишающее мыслей, словно самый безумный голод, нестерпимый до боли.
Из угла донесся придушенный хрип: забившаяся в угол столовой девица с толстыми русыми косами закусила до крови свои пальцы, не сводя полных ужаса глаз с подрагивающих еще ног матери, с широкой спины офицера, по- животному тянущего зубами из недр тела кровавые потроха.
Вампирша облизнула клыки и заворчала, не сводя с жертвы пылающих глаз. Девица мелко задрожала под тяжелым неразумным взглядом зверя, в котором уже не было ничего человеческого. Она хохотнула, глумясь, как гиена, нависнув над окостеневшей от страха добычи горбатой неловкой тенью. Жертва истошно завизжала, лягаясь босыми ногами, но гитлерюгендовец тут же вцепился маленькими острыми зубками в щиколотку, словно собака. Клыки вампирши вошли в горло, голова Рип сладко закружилась от вкуса крови и блаженного тепла, разливавшегося по телу. Насытившис, оберштурмфюрер подняла тело за горло одной рукой и, ухмыльнувшись, швырнула на пол перед прапорщиком, как тряпичную куклу. Так волчица бросает задавленную добычу перед голодным выводком.
- Ешь… - сказала она и визгливо, безумно рассмеялась.
**
Потом они сидели прямо там, в маленькой гостиной, осоловевшие и усталые, бессмысленно глядя в пол, залитый кровью и затоптанный грязными сапогами, в замаранной одежде они расселись в мягких, обитых безвкусным плюшем креслах, бывших, наверное, гордостью хозяйки. Шредингер вылизывал руки, словно умывающийся кот, а Рип недоуменно поглядела на свою заляпанную форму.
- Мы грязные, словно свиньи.
- А от Ганса воняет. Псиной – пожаловался чистоплотный прапорщик.
В кладовке на счастье обнаружилась большое жестяное корыто. Нагретую на допотопной плите воду тащили ведрами, и с грохотом сливали туда, пританцовывая от нетерпения. Шредингер, канючивший, что хочет мыться первым, схлопотал от Ганса подзатыльник.
- Сначала пусть моется обертурмфюрер. Она – девушка – рассудительно сказал капитан.
- Так я вам и поверил – съязвил подросток, но снова получил от Гюнше леща.
Впрочем, неунывающий прапорщик нисколько не обиделся и, насвистывая, отправился наблюдать сквозь приоткрытую дверь, как плескалась в горячей воде старший лейтенант.
- Я же говорил, что у нее везде веснушки – наморщил нос гитлерюгендовец и снова схлопотал по затылку от капитана, который в свою очередь тоже заглянул и как-то одобрительно хмыкнул.
Пока Шредингер и Гюнше с остервенением отскребали от себя многодневную грязь, вампирша облачилась в платье, найденное в шкафу одной из жертв и повязав поверх него фартук принялась хозяйничать на захваченной территории, напевая что-то из оперных арий, не обращая ни малейшего внимания на кровь, разнесенную вместе с грязью по всему дому. Ни на так и оставшиеся лежать на полу трупы. Пела она фальшиво и громко, но, несмотря на это, на душе у Шредингера стало немного теплее, так же, как от звонкого громыханья посудой и песенки чайника.
- Бросайте ваши вещи сюда. Я после ужина постираю – пропела из-за двери Рип.
- Какого ужина? – нахмурился прапорщик и тут же просиял – Я хочу яичницу!
- Я тоже! – закричал Ганс, швыряя в двери ком грязи, отдаленно напоминавший шинель.
**
- Кофе отвратительный. Из чего они его делают? – недовольно проворчал Шредингер, но его сияющие глаза говорили совершенно о другом. Гнусный суррогат, отдающий желчной горечью казался им самым вкусным напитком на свете, так же как простая, чуть подгоревшая яичница – самым изысканным блюдом.
По стеклу барабанил притихший дождь. В желтом свете электрической лампочки все сияло теплом и довольством. Даже физиономия капитана, в одних подштанниках почитывающего свежую газету.
- Что пишут? – заглянула через его плечо Рип. Ее чисто вымытые волосы были заплетены в две косы, и скромное голубое платье с белым воротничком удивительно шло ей, делая вампиршу похожей на школьницу. Ганс благосклонно улыбнулся ей краешком губ, когда ретиво исполнявшая роль хозяйки оберштурмфюрер долила в его чашку молоко.
- Одна брехня – безапелляционно заявил он, помешивая сероватую жидкость в чашке – Победоносная армия… Не удивлюсь, что Берлин возьмут через неделю.
Шредингер, крутивший ручку приемника, поймал волну, и из динамика полился мотив «Эрики».
Где-то вдали прогрохотал не то гром, не то поезд. Вдалеке в пасмурных сумерках отсвечивали огни города. Звери вышли из леса к жилью, но им не было тревожно. Им было тепло, и они были сыты. А чего еще можно было желать.
…Имя ей - Эрика.
Вновь у вереска лиловый цвет,
Эта песня для неё привет:
"На поляне вырос маленький цветок,
Для моей Эрики."- мурлыкала Ван Винкль, штопавшая шинель, сдвинув очки на самый кончик носа.
А ливень за окном все шел и шел. И молнии чертили в небе белые зигзаги, раскалывая его пополам. За окном глухо и бездомно выл ветер. Радио шумело и разухабисто лаяло:
«В моём доме тоже есть такой цветок,
Что зовут вереском.
О невесте он забыть мне не даёт,
О моей Эрике.»
Шредингер выстукивал ритм марша ногой, сидя на заляпанном кровью ковре и перебирая свои детские сокровища в потертой конфетной коробке.
- Что это за дрянь ты там хранишь? – лениво поинтересовалась Рип.
- Это важные вещи. Для меня. Чтобы не стать таким как вы.
Вампирша саркастично улыбнулась ему в ответ, грустно, по –бабьи подперев щеку рукой. И в ее синих глазах таял сонный и мягкий вечер, пахнущий как складки ее платья – горьким, ненастоящим кофе, отдающим жженым зерном и пробивавшимся через этот аромат хрупкой безопасности и благополучия сильным, солоноватым запахом свежей крови.
- А дождь-то все идет… - зевая, заметил капитан, откладывая газету.
@темы: кино и немцы, Hellsing, фанфики
-
-
26.01.2012 в 09:49-
-
26.01.2012 в 15:09-
-
04.02.2012 в 16:26-
-
04.02.2012 в 16:36А имена от балды... да и Гюнше в жизни под Смоленском не был)))) классика жанра - хоронить "навырост", вроде как скрывали агентов, теряющих все "земные" данные
-
-
04.02.2012 в 16:44-
-
04.02.2012 в 16:52-
-
04.02.2012 в 17:27-
-
04.02.2012 в 19:06Кстати, у меня есть любимое фото кавайного яоя. Я дарю его девушкам)))
-
-
04.02.2012 в 19:19-
-
17.02.2012 в 08:24