Фик вам

[bellumfrigidum]

Еще с ФБ. Конечно, теперь я им недоволен, ибо гребаный флафф
Название:"Ох уж мне эти секреты!"
Автор: _Panzer__Magier
Бета: Stakkars
Рейтинг: G
тип: мини
жанр: ангст, юмор
Пейринг/Персонажи: Петр/Паула


Унылый мокрый снег, предвестник настоящей зимы, падал в темные лужи, покрывавшиеся к вечеру тоненькой коркой льда. Он налипал на воротники курток и пальто, звучно плюхался на подоконники, таял в туманных ранних сумерках.
В здании инквизиции, несмотря на вовсе непозднее время, светилось только одно окно, в котором было довольно легко разглядеть два силуэта. Настенные часы торжественно и, в силу возраста, степенно отбивали ход времени. Сестра Паула вскользь глянула на циферблат и снова вернулась к своим неизменным бумагам. Орсини, копавшийся в книжном стеллаже, раздраженно бранился вполголоса. Подручные книги инквизиции содержались Леди Смертью в идеальном порядке, именно поэтому брат Петр уже битый час не мог обнаружить на полках внезапно понадобившийся ему кодекс.
В коридоре, обычно оглашаемом топотом многочисленных сапог, было тихо. Сегодня был праздник непорочного зачатия девы Марии, и всем инквизиторам дали выходной: братьям и сестрам нечасто выпадал шанс повидаться с друзьями и родными.
Паладин глянул на заместительницу – ну ладно-то он, начальник, ему положено... А ей-то чего? Пошла бы, развеялась.
Даже Орсини было ясно, что Паула в последнее время частенько грустила. Но почему-то именно сегодня Леди Смерть с самого утра была странно оживленна и полна нетерпения. Темные глаза её сверкали каким-то новым, лихорадочным блеском. Монахиня с утра откровенно не знала, куда себя деть, и у неё, всегда такой уравновешенной и аккуратной, всё валилось из рук, отчеты не спорились, и даже усидеть на одном месте Паула была решительно неспособна. Петр заметил, что, даже просматривая счета, она отбивает такт подкованным сапогом, как застоявшаяся лошадь. Казалось, каждая секунда, которую со стуком отсчитывали часы на стене, тянется для неё как день, будто что-то незримое неумолимо жжет и изводит её. Но не боль, не тревога, нет – радостное предвкушение. Орсини никогда не видел монахиню такой ‒ исполненной непонятных чувств. Единственные чувства, оттенки которых он знал и различал на её лице, были сумрачны и холодны: злость, обида, ярость, скука. Но сейчас её лицо было светло и живо, словно она вот-вот улыбнется. Но она не улыбалась. Она грызла губы, теребила волосы и со вздохами поглядывала на часы.
«Может, она уговорилась с кем-то встретиться в этот праздник? – подумал он. – Но ни родных, ни друзей у неё нет. Нечто, напоминающее дружбу, объединяет её лишь с сестрой Симоной, этакая молчаливая симпатия, но и та еще вчера уехала в Неаполь навестить семью. Там интересно отмечают этот праздник Immacolata (медик часто рассказывала об этом обычае: в этот день в Неаполе пожарные вкладывают цветы в руки статуи Девы Марии). Действительно, помнится, её отец и впрямь был пожарным. В этот день Симона пойдет со своим стариком и сестрами на площадь, где будут служить мессу у огромной статуи Мадонны... – его мысли лихорадочно перебирали варианты. – Все братья разъехались. И брата Андрея забрала на выходные какая-то дальняя родственница. Пусть побудет хоть на день головной болью для кого-нибудь другого», ‒ вздохнул с облегчением паладин.
Даже киборг Варфоломей отправился в АКС навестить своего брата. Кардинал Медичи, в свою очередь, готовился к торжественному богослужению. Его-то перспектива провести вечер в кругу семьи (а уж особенно в обществе единокровной сестрицы) особо не радовала, но, к сожалению, обожавшим друг друга до колик в печени родственникам поневоле придётся лицезреть друг друга и, тем самым, отравить себе праздничный вечер ‒ папа Алессандро, по традиции, собирался служить мессу на площади Испании. Даже брат Матвей, который уж точно родственников не имел и, судя по документам, являлся сиротой чуть ли не в третьем поколении, отправился (как он сам заявил) к невесть откуда объявившейся кузине-белошвейке. В окне было отчетливо видно, как он ещё долго стоял у цветочной лавки на углу, пытаясь выбрать, елико возможно, роскошный букет за те деньги, которые завалялись у бедного слуги Господнего в кармане.
«А куда пойдет Паула?» – поскреб затылок брат Петр. У монахини никакой семьи не имелось. Как, впрочем, и у самого Рыцаря Разрушения.
«А может… – неожиданно для себя подумал Орсини и в его мозгу тут же родилась идея. ‒ И как он раньше не подумал!»
– Сестра Паула… – нерешительно начал он.
‒ М-м-м? – подняла одну бровь Леди Смерть.
‒ А давайте пойдем, – попытался выдавить из себя хоть что-то членораздельное паладин, – куда-нибудь вместе…
Паула внезапно поперхнулась и подняла на шефа полные удивления глаза:
‒ Вместе… Ну… ‒ замялась она и в её глазах промелькнуло что-то похожее на смущение и чувство вины.
‒ Я бы с радостью. Но… я занята. Очень занята… ‒ серьезно помотала головой она и тут же зарылась в бумаги.
Обескураженный паладин, заливаясь краской, с ожесточением впихнул увесистый том на полку.
«Вот как. Но почему? Чем она может быть занята? ‒ подумал он, ловя её взгляд, с мукой обращенный на циферблат. ‒ А может она ждет… свидания? – закралась в голову паладина коварная, как аспид, мысль. ‒ Неужели у нее кто-то есть?»
Орсини почувствовал прилив жгучей ревности: «Значит, всё это время она кого-то ждет: с таким нетерпением, с таким трепетом? Так беспечно выдавая свои чувства? Это значит, что они так сильны, что железная Леди Смерть не способна их обуздать. Как такое может быть?! Как она могла?! Монахиня… Обеты… Да если б не эти обеты…» ‒ скрипнул зубами Орсини.
Часы глухо и басовито пробили шесть, и Паула встрепенулась, словно птица. Она торопливо попрощалась с шефом и, набросив пальто, даже не застегнув его до конца, выбежала на улицу под мокрый снег.
‒ Ну, уж я этого так не оставлю, – проворчал Петр, натягивая шинель.
Конечно, следить за людьми, а уж тем более за собственным заместителем, более чем непорядочно, да и вообще шло вразрез с принципами стального паладина, но всё же Орсини решил последовать за ней, искренне пытаясь оставаться незамеченным.
Он шел за монахиней по хитросплетению улиц, ступая в те же лужи, что и она, заходя за ней в празднично украшенные лавки и магазины, с трудом пробираясь среди веселой толчеи только открывшегося рождественского базара на площади Навона. Судя по всему, Паула что-то лихорадочно искала.
«Ну да, вино... Всякие гастрономические изыски для романтического вечера», – раздраженно подумал Орсини. Он заскрежетал зубами, представив, как Паулы, да, его Паулы касаются чужие мужские руки.
‒ Монахиню! Невесту Христову! Ну, я ему… – рычал, пылая праведным гневом, инквизитор. Пребывая в раздумьях, в которых преобладали неподобающие праздничному вечеру сцены насилия, брат Петр едва не потерял объект слежки, который умудрился раствориться в толпе у торгового центра.
‒ О, черт! – воскликнул Орсини. Он уже почти потерял надежду найти Паолу, когда в конце улицы узрел знакомый силуэт.
‒ Вот она, голубушка! – проворчал Рыцарь Разрушения, прибавив шаг и едва не наступая на пятки преследуемой. Паула зашла в небольшую церковь. Петр последовал за ней, стараясь не нарушать тишину старого камня топотом сапог. Монахиня сдернула с головы капюшон и на миг замерла среди прохода, вслушиваясь в пение хора, пока на неё не зашикали остальные прихожане. Она опустилась на скамью, не сводя с чего-то, а вернее с кого-то, взгляда безумного и отчаянно горящего.
Примостившийся в задних рядах Орсини изо всех сил старался разглядеть, к кому был обращен этот почти молящий взор, дивясь никогда не виданному выражению её глаз. Они влажно блестели, как будто монахиня изо всех сил старалась не заплакать. Службу отправлял молодой священник, чем-то похожий на брата Матвея – смуглый, ладный, холеный, как сытый кот. Хор мальчиков в белых одеяниях славил Господа ангельскими голосами, но голос самого падре напоминал скорее глас сатаны – столько было в нем обворожительной мягкости, на которую так падки прихожанки средних лет.
«Наверное, она смотрит на этого священника, – с ожесточением и отчаяньем подумал Петр. – Ишь, как он выступает в стихаре. Прилизанный, самодовольный павлин!»
И впрямь, он никогда не видел у неё такого взгляда: в нем была гордость, отчаянье и беспредельная нежность. Наверное, так смотрит любовь из этих темных непроницаемых глаз. Искренняя, неудержимая, невысказанная.
Хор смолк. Затих орган, как дальние раскаты грома. Служба окончилась. Орсини едва успел уследить взглядом, как Паула буквально слетела со скамьи, торопливо метнулась, путаясь в полах заношенного пальто. Она прошла мимо священника, лишь мимолетно пожав ему руку, и ринулась прочь. Её подкованные сапоги звонко стучали по мрамору и размашистые шаги отдавались гулом среди холодной и мрачной колоннады.
‒ Бернардо! – воскликнула она, и мальчик из церковного хора, шедший последним, оглянулся. Монахиня опустилась на колени, и ребенок бросился ей на шею, восторженно визжа. О чем они говорили – не было понятно и слова, но Петр отчетливо видел, как Паула действительно улыбнулась, прижимая к себе светловолосого мальца. Светловолосого мальца с несомненно знакомыми темными узкими глазами. С темными, как и у самой Паулы.
И тут инквизиторша с ужасом замерла. В нескольких метрах от неё стоял габаритный соляной столб, некогда являвшийся братом Петром, но всё еще сохранявший на своей поверхности мимику крайней огорошенности. Сказать, что стальной паладин был удивлен – это ничего не сказать. Монахиня вздрогнула и растерянно опустила глаза.
‒ Мама? – переспросил мальчишка. – Что такое?
‒ Нет, ничего, Бернардо, – едва выдавила она, буквально сжимаясь от звука медленно приближающихся шагов. Паула едва заставила себя поднять смущенный взгляд на Орсини. Она судорожно вцепилась в его рукав, как будто пыталась отвести брата Петра в сторону, оттащить от ребенка, закрыть сына своим телом, как будто инквизитор мог ему чем-то угрожать.
‒ Пожалуйста, никому… Молчите!.. Я вас очень прошу, – вполголоса прошептала она, до боли сжимая руку брата Петра. Вид у монахини был крайне испуганный и виноватый. Темные, почти черные, как терновые ягоды, глаза умоляюще глядели на шефа. Вторая пара черных глаз постреливала на него из-за полы промокшего пальто. Ведомый тем безошибочным инстинктом, каким дети обыкновенно распознают крупных безобидных животных и людей, неспособных им перечить, мальчик подошел к Орсини, деловито рассматривая огромного длинноволосого мужчину в странной шинели, которому приходился едва ли по пояс.
‒ Мам, а это кто? – вопросил Бернардо и, не дождавшись ответа, решил узнать его самостоятельно.
‒ Ты кто? – пытливо глянул на инквизитора юный Соковски, почти как Паула, заломив светлую бровь.
‒ Я эм-м-м… ‒ замялся было брат Петр. – Твой отец.
Паула негодующе вытаращила глаза, но заметив расползшуюся по лицу паладина добродушную улыбку, как-то обмякла.
‒ Но мама сказала, что мой отец священник в монастыре. А вы не похожи на священника.
‒ Не священник, а монах, – поправил Орсини, тряхнув спутанной гривой.
‒ А какая разница?
‒ Чему ты учишь ребенка, Паула? – вздохнул брат Петр, сажая парнишку себе на плечи.
‒ Это его в монастыре так учат.
‒ Надо отдать его в обычную школу…
‒ Ничего подобного! Я тоже училась в монастыре и, как видишь… – фыркнула Леди Смерть.
‒ Вижу, – с некой иронией в тоне отозвался Орсини, поглядывая на свой прытко вскарабкавшийся ему на загривок и упоенно болтавший в воздухе ногами груз.
– Бернардо, ты бывал на праздничной мессе на площади Испании? – спросил паладин.
‒ Неа, – шмыгнул носом мальчишка.
‒ Там уже поставили огромную статую Святой Девы и украсили венками. Сам Папа Римский Аллесандро каждый год проводит там богослужения. И если мы будем идти быстро, пожалуй, даже успеем.
Он протянул руку Пауле ‒ и её холодные тонкие пальцы доверчиво легли в огромную ладонь паладина.
***
Они возвращались поздно, в полной тишине. В пятнах желтого света фонарей кружился снег. Черная громада казарм инквизиции выступала из темноты им навстречу.
‒ Зачем вы это сделали, шеф? – нарушила надолго повисшее меж ними молчание сестра Паула. ‒ Ребенок же и впрямь будет так думать.
‒ Пусть думает, – пожал плечами Петр.
‒ Это жестоко… ‒ покачала головой Леди Смерть.
‒ Отнюдь. Пусть думает, что это правда. Так лучше…
‒ Какая, это к черту, правда...
‒ Правда – это то, в чём не приходится сомневаться, – сказал брат Петр, пристально глядя ей в глаза, и с чувством сжал руку монахини в огромных лапищах. Но она не воспротивилась. Она приникла щекой к грубой ткани шинели.
‒ Не говорите никому, – прошептала Леди Смерть, почствовав, как её обнимают чужие, но такие знакомые руки. ‒ Пожалуйста. Это мой секрет.
‒ Секрет… ‒ вздохнул Петр, уткнувшись носом в копну светлых, коротко остриженных волос. ‒ Теперь уже наш с тобой секрет…