[bellumfrigidum]

Хватит уже давиться депрессией и жалостью к самому себе. Складывается впечатление что это у меня хронические заболевания этого периода. Вроде насморка.
Прошлогодняя муза благополучно скончалась, посмотрим на что годится новая...
Короче, новый фик. Вроде как подарок читателям и гостям.

ОДНАЖДЫ НА РОЖДЕСТВО

Фендом: торибла
Рейтинг: детский
Персонажиг: Петр/ Паула, Исаак, мельком пробегающие граждане инквизиторы и жидомасоны розенкрейцеры
Жанр: рыдают все
Размер: мини
Дисклаймер: руки как всегда

Когда всех воспитанников приюта святой Агаты как всегда на Рождество повели на торжественную мессу в собор, Марк дивился великолепию церкви. Ее сверкающее убранство не перестало поражать детское воображение каждый раз словно впервые. Воздух был душен и тяжел от курящегося ладана. Золото торжественно искрилось в тысячах свечей. Голос священника вещающего о рождении младенца Христа умиротворял, как запах ладана и теплый свет, но на душе у мальчика было неспокойно. Он нетерпеливо крутил головой оглядывал скамьи, но встречал лишь строгий взгляд отца Джулиано. Каждый год к нему в конце службы, когда все пожимали руки друг другу и священнику, подходили огромного роста мужчина с длинными волосами и смущенно улыбающаяся женщина с блестящими от слез темными глазами. Мужчина всегда спрашивал, как его зовут, и клал ему на голову огромную, как лопата, испещренную шрамами руку. Они совали ему деньги и подарки, и женщина всегда плакала. Они были похожи на огромные изваяния ангелов из церкви – такими они казались высокими и переливающимися в свете витражей.
- Носишь ли ты свой нательный крест? – спрашивала женщина, а он согласно кивал.
- Береги его.
Бледные ангелы рождества уходили прочь, уныло волоча за собой длинные тени, словно ненужные и бесполезные крылья. Как будто они грустили, что только один раз в год имели право спуститься на землю. Марк не успевал и слова молвить, как они растворялись в толпе прихожан.
**
В здании Инквизиции горел свет. Через окно второго этажа было явственно видно недонаряженную елку, стоящую в кабинете. Сами господа инквизиторы степенно выпивали в честь грядущего праздника: Матвей и Яков угощались коньячком, а брат Андрей – конфетами с пьяной вишней. Брат Варфоломей украшал елку шарами. Так как у киборга напрочь отсутствовало чувство прекрасного, он упорно продолжал это делать квадратно-гнездовым способом. Брат Петр хмуро маячил у окна, как памятник в тумане, задумчиво глядя на кружащийся на улице снег. Вроде бы все как всегда, как каждое Рождество: фантики, разбросанные Андреем, Матвей, коньяк, елка. Но чего-то ощутимо не хватало. Особенно запершемуся в кабинете Франческо, преющему и чахнущему над годовыми отчетами. Больше этим заняться было некому, так как сестра Паула уже третий месяц кряду не выходила с больничного. Сестра Симона весьма туманно объясняла, что ее послали в черт знает какой госпиталь черт знает где, и обсуждение того, что стряслось с замом постепенно дало жизнь множеству невообразимых гипотез.
- Дело нечисто, – подытожил Матвей – Наверняка она подписалась на очередной эксперимент со всеми этими препаратами по улучшению реакции. Все эти испытания до добра не доводят. А ученым волю дай - еще имплантируют тебе что-то ненадобное. Или введут в организм ген сурка для пущей зимостойкости и отопление в кабинете отключат для экономии. Хорошо будет, если Паула вернется – Орсини все время ходит смурной, пока ее нет. Я, конечно, подозревал, что между ними что-то есть, а вот теперь знаю наверняка, что шеф к ней неровно дышит – даже ходит кормить ее хомяков. Раньше хоть бывало и наорет, и кулаком по столу сгоряча грохнуть мог, а теперь глядеть на него не могу - ходит как в воду опущенный, даже Рождество с нами не остался справлять. Вот, гляди…
Андрей с интересом проследил взглядом за шефом, уныло топающим восвояси с крайне неприкаянным видом, устало ссутулив плечи. Он был похож на человека потерявшего все на свете, включая и интерес к жизни.
- Наверное, с Паулой и впрямь что-то стряслось. Просто он нам этого не говорит.
**
Мокрый лапатый снег сыпался за шиворот, садился на длинные волосы инквизитора, налипал на длинные светлые ресницы. Он летел, белый и невесомый, словно перья из ангельских крыл, заглядывал в разукрашенные витрины и лихо вихрился в желтом свете уличных фонарей. От домов пахло всяческими яствами и выпечкой, за окнами, пестревшими гирляндами, слышался детский смех, рассыпавшийся звонко, как мелочь. Орсини шел под ледяным ветром, подняв воротник, как призрак, неприкаянный пришелец из другого холодного мира, где нет ни света, ни тепла. Как будто бы кипевшая вокруг него жизнь была видением из иного, скрытого дымкой измерения, и поземка ласково и заискивающе вилась у его ног белой косматой лайкой.
Он поднялся по лестнице неприметного дома и открыл своим ключом дверь, зажав под мышкой мокрый от снега пакет.
- Паула… – тихо позвал он – Паула?!
Она сидела в кресле у окна и читала, укутавшись в старый, траченный молью клетчатый плед. Торшер за ее спиной отбрасывал желтые тени на ее подурневшее, испещренное рыжими пятнами лицо. Леди Смерть подняла глаза от книги и слабо улыбнулась, приподнимаясь навстречу ему, но огромный живот мешал ей.
- Сиди, не вставай… - сказал Петр, прижимаясь губами к теплому пробору светлых волос.
- Я хотела приготовить тебе курицу, но она… сгорела – потупилась женщина, прижимаясь щекой к холодной пряжке его ремня, и хлюпнула носом. – Я так хотела сделать тебе приятно…
Нельзя сказать, что инквизитору было отчаянно жаль бессмысленно загубленной курицы – Паула готовила довольно плохо. Поэтому он попытался улыбнуться, но это у него получилось плохо, и уголки его рта невесело опустились:
– Я по дороге кое-что купил и сейчас приготовлю что-нибудь вкусненькое. Все-таки сегодня Рождество. А пока держи!
- Мандарины! – удивленно сказала совершенно не удивлённая на самом деле монахиня, прижимая к груди грубый бумажный пакет, пахнущий детскими надеждами и забытым волшебством.
- Можно, но только один! А то тебя того гляди высыпет… А вот тебе подарок. Нравится?
- Крест? Ой, это же золото…
- Ну, ты же свой из-за меня потеряла, тогда на задании. – Он улыбнулся, и суровое лицо инквизитора мимолетно смягчилось, когда он застегнул цепочку на ее шее, словно вспомнив что-то крайне приятное. – Гляди. Даже лучше чем был.
Это было безумие, накатившее словно душные и бездумные летние сумерки, внезапно вспыхнувшее неистовое пламя. С тех пор любой день на службе был страшным невыносимым кошмаром, когда он не мог даже коснутся ее, в вечной боязни пойманного чужими глазами страстного взгляда . Ад был не искрящимся и горячим. Он был холодным, как этот бесконечный проклятущий день. А за ним - ночь, пролетавшая, словно падающая звезда в мгновение ока. Неистово сгорающая в падении, в объятиях и касаниях губ. А потом случилось это. И неудивительно. В монастырских школах не говорят о подобных вещах. И они остались одни, наедине со своей нежданной бедой, протрезвевшие и растерянные.
Орсини смотрел на нее и замечал, что ее глаза распухли и отекли от тщательно скрываемых от него слез. Но он знал, что она плачет. Плачет постоянно, со злобой запертого раненного зверя, глядя в обрыдший квадрат окна, выходящий на серую стену соседнего дома. Плачет бессильными отчаянными слезами. Плачет от безысходности, как человек, которого точит болезнь, чующий приближение неумолимого конца. Но у таких людей хотя бы есть уверенность в том, что ждет их, когда это все закончится, а у Паулы ее не было.
Он с болью глядел на огромный громоздкий живот, казавшийся странным и чужеродным выростом на знакомом до последнего дюйма кожи теле. Теперь к его чувствам к ней примешивалась жалость. Паула, как будто прочитав его мысли, опустила глаза. На ковре таял нанесенный ногами снег.
- Я знаю, тебе противно видеть меня такой.
- Неправда, – невесело растянул губы инквизитор. - Я тебя люблю и такой. Ты же носишь моего ребенка.
Ребенка, у которого не будет ничего. Он не будет носит его имени и звать отцом. И никогда не будет знать своей матери. Но он будет жить – так решил Петр. Идти своей дорогой, безвестной тропой плода тайны, которая никогда не пресечется с путем божьих воинов. Ему было до боли жаль это еще не родившееся, но уже несущее крест их греха существо.
Он сел у ее ног, прижавшись щекой к необъятному чреву.
- Ты останешься со мной на ночь? – спросила Паула, и ее темные глаза были глазами побитой собаки, робко и заискивающе помахивающей хвостом.
- Ну, тебе же нечего боятся оставаться одной – тебе еще два месяца до срока… - пробормотал Пётр, но, поймав этот полный беспредельной тоски взгляд, сказал: - Ну, будет тебе… Останусь.
Они поужинали в полном молчании. За окном гремела канонада фейерверков и гомон людских голосов. Город полыхал в ярких вспышках, но в окне маленькой квартиры не было не видно ничего. Только серая стена соседнего дома.
Орсини ничего не говорил, а Паула ничего не спрашивала. Он лег в холодную постель, прижимаясь к теплой спине, и зарылся лицом в ее короткие мягкие волосы. За окном хлопьями падал рыхлый снег опаленными светом мотыльками. В крохотной комнатке было темно и прохладно. Он поцеловал Паулу в плечо и так и не отнял губ, гладил тугой, налившийся бок.
- Ну, ты же знаешь, что уже нельзя...
- Да я ведь …просто так. Просто я тебя люблю.
- Правда? – спросила инквизиторша, хлюпая носом.
- Правда. Спи.
**
- Ну что еще …. – спросонья пробубнил брат Петр, натягивая одеяло на голову. Но чужая рука требовательно и неотступно трясла его за плечо.
- Кажется, у меня началось…
В темноте он не видел лица Паулы, но в отблесках уличных огней сверкали ее влажно блестящие глаза и вздыбленные волосы, похожие на развеянную ветром солому на верховине копны.
- Ты уверена?
- Да. Мне больно.
- Терпи.
Орсини что-то набросил впопыхах на себя и вышел, глухо и решительно ударив дверью. Он вернулся через полчаса на истошно дребезжащей старинной колымаге с прогнившим дном и битой дверью, заботливо закрашенной масляной краской.
- Одевайся… - резко бросил он, и голос инквизитора, дрожащий от напряжения, казался озлобленным.
- Петр! – растерянно глядя на свои ноги, воскликнула Паула.
- Ах ты, Господи, – проворчал паладин, завязывая шнурки на ее ботинках. Леди Смерть побледнела и закусила губы. Он видел, что она готова была заплакать – не от боли, от страха и растерянности.
- Терпи, терпи, – велел Петр, запихивая завернутую в куртку напарницу на заднее сидение дряхлого авто.
- Где ты это взял? – с сомнением спросила Паула.
- Просто взломал замок.
- А ключи?
- А зачем? – пожал плечами Петр и соединил провода. Машина протестующе зарычала, отозвалась стальным скрежетом, но все же завелась.
- Едем в госпиталь, про который говорила Симона…
Дворники со скрежетом разметали налипающий на окно снег, пеленой повисший меж ветхих домов. Неясно светящиеся окна казались звездами, горящими во мгле. Машина с ворчанием прокладывала себе путь среди узких улочек бедного предместья, словно корабль в полярных водах. Внутри проклятой колымаги что-то прерывисто и тревожно стучало, словно неровно бьющееся больное сердце.
Паула больше не жаловалась. Она притихла, кусая губы. Машина завязла в нерасчищенном снегу, как парусник, затертый льдами, и хрипло порычав, вовсе заглохла.
- Ах ты, Господи! - в отчаянье воскликнул Орсини, со злобой пнув колесо и опершись на капот, и чуть не заплакал. Инквизитор скрипнул зубами, взял на руки Паулу и пошел дальше, щурясь и отплевываясь от летящего в лицо и слепящего снега. Так в старых вестернах уходит вдаль, в горячее марево бескрайней степи ковбой, взвалив на плечо седло павшей лошади. Он чувствовал, как похолодели руки, сжимавшие его шею. Только сейчас брат Петр заметил, что она вышла, в чем была – в тонкой рубашке в мелкий старушечий цветочек. На ее голые ноги садились снежинки и тут же таяли, оставляя влажные следы.
На растрескавшейся, потемневшей стене старого дома он увидел маленькую, присыпанную снегом табличку «Батлер И. Ф. Практикующий доктор». Лишь одно окно светилось холодным белым светом. Остальные были заколочены досками.
- А, черт с ним, – пробормотал Петр, поднимаясь по скользким ступенькам и бережно прижимая к груди всхлипывающую монахиню, завернутую в ношеную куртку. Инквизитор ударил в хлипкую дверь ногой:
- Откройте! Именем ве…тьфу ты, Господи, пожалуйста!
Открыл им сонный и неопрятный детина с гривой растрепанных светлых волос. Он скучающе зевнул, мелькнув белыми клыками, и непонимающе уставился на вошедших.
- Вы доктор Батлер?
- А какое у вас дело до доктора Батлера? – с подозрением нахмурился парень.
- Гудериан, кто там? – зазвучал мягкий приятный голос, и в дверях появился черноволосый мужчина в несвежем медицинском халате поверх похоронно-черного костюма. От него сильно пахло спиртным, табачным дымом и химикалиями.
- Помогите! Кажется, она рожает…
- Так кажется или рожает? – устало переспросил Исаак, поправляя очки. - Гудериан, проведи леди в кабинет…
Петру откровенно были подозрительны и эта клиника в полузаброшенном доме, больше похожая на нарколабораторию, и странный доктор с полупьяно блестящими глазами, похожий не то на средневекового некроманта, не то на опереточного злодея. Но делать было нечего.
Орсини бесновался, как пленный хищник – то в ярости метался по приемной, разбивая костяшки пальцев об затертые стены, то замирал, забившись в угол, сквернословя и дрожа. Он никуда не мог деться от этих душераздирающих криков. Человек просто не мог издавать такие звуки. Казалось, что какое-то животное заживо подвергали вивисекции, срывая кожу с кровоточащей плоти и оголенных нервов, словно одежду. Но мертвящая тишина в паузах была еще страшнее... Маятник на старинных часах невозмутимо отмерял секунды, похожие на годы, издеваясь над ним. Петр молился. Часы стучали. За окном медленно и неслышно падал снег. Может быть, она умерла? И он с жаром благодарил господа, когда снова услышал вибрирующий низкий звериный крик. Казалось, это длилось бесконечно, когда, наконец, в дверях появился доктор Батлер в заляпанном халате. Он сорвал с рук окровавленные перчатки и невозмутимо закурил. Он казался замаявшимся и безразличным, но черные умные глаза доктора довольно сверкали.
- Она умерла? – метнулся к нему Орсини.
- Ой, что вы, – отмахнулся Исаак – С вашей женой все хорошо.
- Это не моя жена…
- Ну, мне все равно... – ухмыльнулся доктор - Пойдемте, посмотрите, что ли…
- Паула! – воскликнул инквизитор, сжимая влажное бессильное предплечье, исколотое не то неумелыми, а может, просто трясущимися руками, не сумевшими попасть в вену с первого раза. Она слабо и вымученно улыбнулась ему в ответ. На ее груди лежал красный скулящий комок, и, как не старался, Петр, пока не мог увидеть в сморщенном гномьем личике человеческие черты.
- Ну, что ж. Еще одним человеком больше, - с усталым цинизмом врача, знающего, что из жизни делают подавляющее большинство людей, изрек Батлер, невозмутимо попыхивая папиросой.
- Ну, как назовем? - уныло спросил Петр.
- Я назову его Марк.
- А что, хорошее имя, – отозвался откуда-то гремящий инструментами доктор Батлер. – Моего отца звали Марк.
Орсини с недоверием покосился на гордый профиль врача и процедил:
- Возможно.
- Да-да. Я не утверждаю, что его звали именно так, но определенно что-то в этом роде. – почти жизнерадостно кивнул Исаак и инквизитор так и не смог понять, шутит ли странный доктор или же говорит правду.
Паула сняла с своей шеи золотой нательный крест и надела на младенца.
- Наверное, это единственный подарок, который я ему дать, – сказала она, задумчиво глядя на невесть откуда, словно по волшебству, взявшееся существо, еще пару часов назад бывшее частицей ее самой.
– Кстати, сегодня Рождество, – глянул в окно доктор, как будто подтверждением этому был падающий щедрыми хлопьями снег.
- Иисус родился, славьте его! – рассмеялся каким-то своим мыслям Исаак, созерцая импровизированное святое семейство: инквизитора, склонившегося над монахиней, держащей на руках младенца. Огромный белый пес, крутившийся под ногами, и странная девица с сиреневыми волосами в халате медсестры, и сам доктор почтительно стояли вокруг, словно игрушечные фигурки из вертепа. За окном на темном небе зажглась яркая звезда, но никто из присутствующих не догадался, что это был идущий на посадку корабль. Пожалуй, кроме одного, который пробормотал: « Черт бы побрал этих Нойманов!». Через некоторое время в дверях показались три личности в черной форме, обильно присыпанной снегом. Один из них был в некоем подобии фрака и с темными кудрями, второй – коротко остриженный и в очках, а третьим был лысый детина с татуировками, оглядывающий в карманное зеркальце подпорченный снегопадом макияж и жеманно охающий над своим горем.
- Исаак, а вам не кажется, что вы давно вышли из того возраста, чтобы играть в доктора? – саркастично осведомился у Батлера кудрявый юноша.
- Очень остроумно, Бальтазар. Вы же знаете, что я доктор медицинских наук.
- А я думал, вы - престидижитатор, – с невиннейшей улыбкой изрек Василиск.
- Ой, мамочки! Кровь! – всплеснул ладонями Нойман-младший и упал в обморок.
- Зигелинда, нашатырь! Надо же, какая нервная барышня!...
Нашатырь в этой ситуации был весьма кстати для всех братьев Нойманов. Они еще не знали, какого рода пациенты случаются у доктора Кемпфера...
**
На крестном ходу людей собралось пруд пруди. Не только жителям Вечного города хотелось взглянуть хоть одним глазком на Папу: приезжих тоже было достаточно. Марк незаметно улизнул от своего класса, и ему повезло протиснуться к самому ограждению. Мимо него в багрянце и золоте проплывали высшие чины церкви. И тут он увидел того самого огромного мужчину, которого каждый год встречал после рождественской службы. В кроваво-алой котте инквизитора и сияющих доспехах он походил на величавого средневекового рыцаря. Его светлые глаза сверкали как полированная сталь из-под густой лошадиной челки. Длинные голубые пряди развевались на ветру, придавая паладину еще более лихой вид. За ним шла та самая темноглазая женщина, только сегодня на ее остриженных светлых волосах был капор монахини, а вместо дурно сидящего пальто на ней пылала такая же красная котта с крестом.
- Кто это? – с любопытством спросил мальчик у стоящего рядом господина. Этот франт выглядел довольно любопытно: на нем был строгий черный костюм с элегантно повязанным галстуком, а таких длинных волос Марку еще не приходилось видеть - они были едва ли не до колен, черные и блестящие, как воронье оперение. Незнакомец улыбнулся, закусив дымящуюся папиросу. Его темные умные глаза иронично сощурились:
- Это Петр Орсини, глава святой Инквизиции. А эта женщина – сестра Паула Соковски, его заместитель.
- Ух ты!
Он пристально глянул на мальчишку, и губы его изогнулись в ухмылке:
- Это ваши родители, Марк.
- Откуда вы знаете?
- Кому же это знать, как не мне? – хохотнул джентльмен, оскалив безупречно белые зубы. – Я ведь в некотором роде ваш крестный отец. Так скажем, восприемник. Кстати, меня зовут доктор Батлер. Исаак Батлер.
Мужчина в дорогом костюме и рослый светловолосый мальчишка выбрались из толпы и шли бок о бок по римским улицам. Марк с восхищением глядел на нового знакомого и ловил каждое слово, как жаждущий в пустыне ловит из фляги последние капли воды.
-Так вот, о чем я говорил? Однажды на Рождество я сидел у камина, и ко мне в дверь постучали… - начал свое повествование черный господин. На ходу он поигрывал тростью, и на его губах играла странная вкрадчивая улыбка.