заносит...

[bellumfrigidum]

Русская народная сказка
Сказка 1: Иван- дурак и золотое яблоко
Автор:_Panzer__Magier
Фендом: торибла
Рейтинг: детский
Персонажиг: и так ясно
Жанр: пародия
Размер: мини
Дисклаймер: руки как всегда


Звучит стандартная балалаечная музыка, под которую плавно открывается окошко с расписанными похабщиной ставнями, в котором показывается ехидная рожа Августы Врадики в гигантском кокошнике. Рядом с ней виднеется пузатый, начищенный до блеска самовар, увешанный нитками баранок. Императрица с довольным сёрбаньем пьет чай из блюдечка и скучающим голосом говорит:
‒ В некотором царстве, некотором государстве жил-был Иван-дурак. Иван, как Иван: землю орал, сено косил.
В кадре показывается нечто долговязое и в очках, с длинным светлым хвостом, перевязанным лентой. Оно одето в заношенную косоворотку, убогие портки с латкой на интересном месте, лапти с онучами и флегматично жует горбушку. На голове Ивана-дурака картуз с лаковым козырьком и потрепанной искусственной гвоздикой.
‒ Проведал как-то Иван, что у царя Гороха в саду яблоки молодильные есть. Взял он мешок дерюжный и прокрался ночью в сад царский. И только протянул он руку, чтоб яблоко сорвать, огласился весь сад криками да бранью площадной, набежали слуги государевы в доспехах кованых, избили зело Ивана за покражу. Заломив похитнику белы рученьки, поволокли они его к царю.
А отметить надобно, что царь Горох нрава был взрывного. Обрушился он с бранью флотскою на бедного Ивана и давай его честить по матушке и лично своею рученькой за виски оттаскал.
В кадре высокий темноволосый мужчина с типичным лицом неврастеника неистово лупит скипетром бедолагу, путаясь в складках красного одеяния. Он кричит:
‒ Сколько можно уже! Кажинный год весь сад обносят! Весь «Голден Делишес» ободрали, гады! Вот я тебе, ворюга! По лагерям пойдешь!
‒ Не надо! – орет Иван-дурак.
‒ Тогда повешу!
Посмотрела на это рукоприкладство Василиса, сестра царская, и сжалилась над вором Ванькой.
В кадр вплывает, трагично протянув к царю руки, роскошная блондинка с моноклем в расшитом золотом красном сарафане и здоровенном красном же кокошнике.
И взмолилась Василиса, утирая слезы:
‒ Царь-батюшка, помилуй дурака горемычного! Нет у нас законов, людёв за яблочко одно-единственное вешать!
‒ Иди ты прясть, дура! Не бабьего ума дело ‒ юриспруденция! Пора тебя замуж спихнуть с глаз долой, перестарка, так тебя ж, стерву, даже Кощей брать не хочет, предлагает, вишь ты, свободные отношения. Кыш в терем! (топает ногой)
Василиса закрывается рукавом и ревет, трагически уплывая в заданном направлении. Иван задумчиво смотрит ей вслед. Царь хмурится.
‒ Выдрать его вожжами на конюшне ‒ и в темницу. А завтра – на кол! Прямо с утра, на голодный желудок, для пущего эстетства.
(Царь делает важную рожу и, посмотрев на часы, идет пить таблетки. Упирающегося Ивана уволакивает стража.)
Следующий кадр.
Темница. Тусклая лампочка на 60 ватт светит себе под нос. В углу темнеют нары. За ними стыдливо прячется параша. В камеру швыряют какое-то тело, после чего двери с грохотом закрываются.
Тело с трудом встает, отряхивая портки, после чего поправляет погнутые очки и смотрит вокруг рассеянным взглядом. Где-то в темноте заметно подозрительное движение и скрип.
Иван пугается и хватается за сердце. Из темноты выплывает здоровенный волосатый детина с нечёсаной лошадиной гривой. Из одежды на нем только кандалы с ядром и полосатые штаны. Сквозь густую поросль на груди и спине проглядывают купола церкви и портрет Сталина.
‒ Ты кто?
‒ Я Сивка-Урка.
‒ Что ты тут делаешь?
‒ Сижу…
Мужик галантно предлагает Ивану «беломорину». Тот вежливо отказывается.
‒ Тебя за что?
‒ Кража и нарушение устава садово-огородного товарищества.
‒ А меня за убийство.
Иван меняется в лице и выдавливает из себя жалкую улыбку.
‒ Че ты как не родной. Присаживайся!
Воришка еще более вежливо отказывается, потирая поротый зад. Мужики мирно чифиряют, попивая неаппетитное варево из алюминиевой кружки. Иван с грустью смотрит в кружку, пытаясь найти в ней хоть проблески сахара.
‒ Тут до тебя один калика перехожий сидел: такой из себя блондин длинноволосый, с посохом. За хранение и распространение. Так в этом посохе он и…
Сивка-Урка осекается, заслышав странный звук за окном.
Стена камеры тихо валится и в образовавшемся проеме виднеются три зловещих фигуры. В камеру лебедем вплывает Василиса с загадочным чемоданом в руке, украшенным наклейками «Ницца», «Канны» и «Сочи». За её спиной виднеются двое рыжеволосых, совершенно идентичных парней в подпоясанных розовых рубахах и валенках с калошами. Оба вооружены до зубов. На глазу одного из них поблескивает линза.
‒ Двое из ларца – живо в ларец!
Фигуры бодро восклицают «Позитив» и исчезают в чемодане.
Василиса кидается на шею Ивану-дураку. Её девичье сердце покорено картузом с лаковым козырьком и мятой гвоздикой.
‒ Иванушка, соколик мой! Пришла я спасти тебя от казней египетских, смерти неминуемой. Возьми меня с собой, миленький! Коль прознает брат мой, царь Горох, про пособничество мое – сгубит меня, не жалея ни красоты моей, ни юности. Позволь мне с вами бежать!
Иван-дурак нерешительно смотрит на Сивку-Урку через голову склонившейся ему на тощую грудь девицы. Тот одобрительно кивает.
‒ Нормальная баба. И че ты, ей-богу, как дурак…
И взял Иван-дурак Василису за руку, дал ларец её Сивке-Урке, и побежали они из теремов царских в чисто поле. Прознал про побег царь Горох ‒ осерчал, ногами затопал, три скипетра на голове начальника охраны поломал.
День бегут наши молодцы, два бегут и на третий почти настигли воины царские Василису и Ивана с Сивкою-Уркою, и тогда Василиса бросила ларец оземь и воскликнула голосом неистовым:
‒ Двое из ларца, одинаковых с лица! Приказ номер 451.12: велю вам держать позицию и отстреливаться.
День ждет вестей царь, два ждет – ни весточки от воинов смелых. Лежат в поле, что дуршлаги на помойке: посеченные-подырявленные. И летают над ними вороны черные, до мертвечины охочие, ясные глаза их повыели-повыклевывали.
Разбранился царь, разбушевался, покрыл челядь словом матерным. Делать нечего ‒ призвал он к себе трех богатырей…
В кадре – трон крупным планом. Возле трона стоит табуретка, уставленная пузырьками и микстурами. На одной из пачек надпись «Новопассит». На троне сидит пригорюнившийся царь, нервно грызущий ноготь. На лицах стоящих вокруг слуг государевых явственно видны следы царского гнева.
В зал, гремя доспехами, входят трое богатырей: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Илья ‒ огромный как шифоньер и, судя по цвету волос, отобран режиссером из каких-то тусующихся неподалеку киберготов. В руках он рассеянно крутит огромную дрыну. Добрыня – черноволосый, стриженный под горшок парень, похожий на продавца вьетнамского рынка, пробующегося на роль в «Тарасе Бульбе». С Алешей вообще выходит накладка, так как это высокая светловолосая дама с каре и в алюминиевом закрытом купальнике. Судя по зажатым в её руках острым предметам, богатыри явно собирались на шашлыки и в их планы вовсе не входила царская истерика.
Царь Горох приосанивается и толкает речь, сопровождая её жестами бывалого большевика.
- Ой, вы, гой еси, добры молодцы! Нуждается царь-батюшка в силушке вашей богатырской. Наказываю вам в три дня привезти сестру мою окаянную и козла душного, который её бежать сманил. Бабу – в терем, козла – на кол! Поймаете – выкачу бочку медов ставленных, водок разных, зелена вина – хоть упейтесь! А не изловите – голова с плеч!
Крупным планом ‒ суровое лицо Алеши, посматривающей на Илью Муромца.
‒ А не кажется ли вам, шеф, что он слегка категоричен?
Муромец задумчиво теребит голубые патлы.
Оседлали богатыри коней своих верных, приторочили к седлам дубинушки, мечи-кладенцы и термоса-тормозки (раньше обеда возворотиться не чаяли). Ударили они коней плетками по крутым бокам и поскакали в погоню, не мешкая.
А тем временем пришли Иван-дурак с Василисою да Сивкою-Уркою к раздорожью. А на раздорожье камень стоит, а на нем написано:
«Направо пойдешь – коня потеряешь, прямо пойдешь – сам голову сложишь, налево – шиномонтаж ‒ 200 метров». Долго думали и вздыхали, куда путь держать, пока глянь – спускается к ним с горочки калика перехожий, опираясь на посох дубовый.
Крупным планом идущий вразвалочку подозрительный тип в длинном плаще. В руках у него ‒ длинный посох, на руках ‒ цветные плетеные феньки, за ухом – свежесорванный цветок фиолетового мака. Длинные светлые волосы, закрывающие один глаз, облеплены соломой и спутаны чуть ли не до состояния дредов.
‒ А ну постой, мил человек, калика перехожий! – радостно восклицает Сивка-Урка. Мужики братаются.
‒ А почему вас каликой перехожим называют? – наивно интересуется Иван-дурак.
Калика присаживается на раздорожный камень и забивает папироску.
‒ Инвалидность у меня потому что, Иван. А переходить мне надобно непрестанно, дабы царевым людям в руки не попасть за траву.
‒ Сено крадешь?
‒ Нет, Иван, это вам не трава-мурава, горькая полынь, а волшебная отрыв-трава. За неё, родимую, можно и в холодную сесть.
‒ Выручай, друг мой верный! Умыкнули мы с Иваном-дураком сестру царскую, Василису Прекрасную. Чую, погоня за нами близко, земля-матушка дрожит под копытами коней богатырских! ‒ взмолился Сивка-Урка.
Калика перехожий затягивается и задумчиво глаголет:
‒ Держите путь вправо, перейдете через Калинов мост – а там и до леска недалеко. Бог в помощь! А ежели про меня Емеля на печи будет спрашивать – не говорите, что видели.
Изрек это калика перехожий, ударился оземь, да так и заснул.
Делать нечего – двинулись путники вдоль шляха указанного, дорогою нехоженой – заколодела дорога, заросла травой-муравою. Перешли они реку чрезь Калинов мост и ступили в лес дремучий. Глядь, а посередь чащи ‒ очи красные горят, что твои огни!
‒ Выходи, незнано чудище на честный бой! – крикнул Сивка-Урка. Закатал он рукава, вынул заточку из сапога шеврового и стал супостата поджидать.
В кадре Иван рассеянно смотрит на Василису. Набравшись мужества, он выхватывает косу и угрожающе машет ей в темноту:
‒ Порубаю, курва!
‒ Не надо, дяденька! – раздается из темноты писклявый голос.
На поляну выходит девушка с рыжими волосами и огромными голубыми глазами. На ней белый с голубым сарафанчик. За плечи она поддерживает худого светловолосого подростка совершенно испитого вида. Глаза у юнца красные, как раздавленный гранат. На его голове торчат мигающие бутафорские рожки. В общем, он походит на малолетку, нажравшегося вусмерть на Хелллоуин. Судя по всему, эти двое представляют собой сестрицу Аленушку и её непутевого братца.
‒ Говорила же я тебе, не пей, Ионушка, козленочком станешь! – причитает девица.
‒ Отс-с-стань, дура! – пьяно орет невоспитанный отрок.
Сестрица Аленушка истошно плачет, произнося сначала с поминочным завыванием, а ближе к концу сбиваясь на скороговорку.
‒ Спасите нас, люди добры-ы-е! Бежит за нами серый волк: глазищи бедовые, лапы пудовые! Зубы с аршин, сам что лошадь. Съест он моего братика-а-а и останусь я горькою сиротинушкой! Нет у меня ни отца, ни матери, только двоюродные в деревне Костогрызово, да они и окромя меня еще двенадцать ртов имеют…
‒ Не плачь, девица! Не плачь, красная! – не выдержав, орет Сивка-Урка. Иван-дурак закрывает ладонью глаза Василисе, опасаясь, что Сивка порежет к черту и сироту убогую, и козленочка. – Обороним тебя от волка свирепого!
В этот момент из чащи появляется волк и угрожающе рычит. Сивка-Урка роняет заточку, Аленушка – козленка. От яркой вспышки все морщатся. Из клуб бутафорского дыма появляется светловолосый дюжий парень, одетый в опрятный белый костюм-тройку. Вместо галстука на нем золотой ошейник.
‒ А ты кто такой, родное сердце?
‒ Я белый волк. Служу я Кощею Бессмертному. Визиточку возьмите…
Сивка-Урка прячет карточку в карман и вопрошает:
‒ Чё ты за ними ходишь?
‒ Да мне этот козел ни на что не сдался. Девка мне глянулась. Телефончик не скажете?
Сестрица Аленушка краснеет, аки маков цвет, и на её лице разворачивается мучительный процесс зарождения мысли. Но тут волк переводит взгляд на Василису и облизывает губы:
‒ Красная шапочка, я тебя съем…
‒ Занято-с! – с щегольским свистом сплевывает в придорожную пыль Сивка.
Волк вздыхает и откланивается.
И пошли Иван-дурак с Василисою, Сивкою-Уркою да сиротами убогими дальше, смотрят ‒ дым на горизонте виднеется, думали-гадали, что к жилью человечьему вышли, к деревне какой – ан нет. Глянули и ахнули – встречь им печь сама собой едет.
В кадр с пыхтением въезжает чисто побеленная русская печь. На ней сидит и стрекочет на балалайке мужик средних лет, одетый в крайне непритязательный ватник. На шее его белый джентельменский шарф. Рядом с ним стоит огромное деревянное ведро. Если внимательно присмотреться, то оказывается, что дым идет вовсе не от печи, а из трубки, которую мужичок курит, мастерски пуская колечки.
‒ Здравствуйте, дамы и господа! – воспитанно произносит сиволапый мужик и галантно приподнимает ушанку. – Позвольте поинтересоваться, а не встречали вы по пути калику перехожего?
Василиса молниеносно зажимает ладонью рот Ивану-дураку, который порывался что-то сказать.
‒ Не встречали, мил человек.
‒ Жаль… ‒ вытряхивая трубочку, вздыхает. – Позвольте представиться: Емельян. Можно просто Емеля. Позвольте вас подвезти.
Все рассаживаются, препираясь и ссорясь. Печь трогается с зубовным скрежетом.
‒ А что за ведро? – из праздного любопытства спрашивает Иван-дурак. (заглядывает в пустую кадушку с водой, стоящую рядом с Емелей)
‒ Там волшебная щука. Она говорить умеет.
Все напряженно переглянулись.
‒ А воон там стоит говорящая яблоня, – тыкает пальцем в пустое поле Емельян и затягивается.
Где-то взади раздается топот копыт. На дороге появляются трое богатырей, скачущие во весь опор.
‒ Гони, Емеля! – кричит Василиса, отчаянно жалеющая об утерянном ларце.
‒ По щучьему велению, по моему хотению, печка, преодолей звуковой барьер! – орет Емеля, роняя трубку.
Печка пыхтит, скрежещет и останавливается. Её скрывают клубы густого дыма. Кашляя, пассажиры печки разбегаются в разные стороны.
‒ Щука! – кричит Емеля и героически выносит из огня ведро воды.
Дым рассеивается, и наши герои, понуро опустив плечи, стоят посреди дороги, обреченно взирая на неумолимо приближающихся всадников, больше похожих не то на видения Иоанна Богослова, не то на бандитов из ГДРовского вестерна, въезжающих на рассвете в спящий город.
‒ Предъявите документы в развернутом виде! – орет Илья Муромец, крутя дубиной.
‒ Безпашпортные мы. Никаких грамот при себе не имеем, – плаксиво тянет Аленушка, изо всех сил пытаясь загородить собой еще не протрезвевшего братца, рвущегося с кулаками на богатырей.
‒ А вы собственно, кто будете? – спрашивает Емеля, любовно обнимая ведро.
‒ Богатыри мы.
‒ А кобыла тут что делает?
Все смотрят на третьего богатыря, удивленные тем, что Алеша – женщина.
‒ Ну не нашли мы третьего, – оправдывается Илья. ‒ Но она тоже витязь знатный да до рукопашной охочий.
‒ Я про то, что богатырям ездить на жеребцах надо, а ты Илюша на кобыле, – закуривает трубку Емеля.
‒ Добрыня, обыщи их! – краснея от стыда, ревет некормленым бугаем Муромец.
Никитич профессионально пощупывает наших героев и резюмирует:
‒ Голь перекатная. Чего с них взять…
‒ А в чем, собственно дело? – храбро говорит Иван.
‒ Велел царь Горох нам возвернуть сестру его блудную, а козла душного – на кол, – зловеще говорит Алеша, хрустя пальцами. У Ивана и Василисы начинают трястись поджилки. Взгляд Алеши падает на пьяного подростка с бутафорскими рожками на голове и медленно переползает на лицо окостеневшей от страха Аленушки, вцепившейся мертвой хваткой в пошатывающегося брата.
‒ Ага! – восклицают богатыри. Запихивая незадачливую парочку в дерюжный мешок, они улыбаются, предвкушая меды ставленные да первач ароматный. Они поворачивают коней и собираются уезжать восвояси, когда Емеля говорит:
‒ Скатертью дорожка!
Богатыри останавливаются и недобро смотрят через плечо:
‒ Что у вас в ведре?
‒ Говорящая щука.
‒ Пройдемте, – сурово говорит Добрыня и привязывает Емелю арканом к седлу. Витязи галопом трогаются с места, за ними с трудом перебирает ногами злосчастный водитель печи.
‒ Вы калику перехожего знаете? – неторопливо вопрошает его Алеша, нахлёстывая бедолагу кнутом, чтоб бодрее бежал.
Сивка-Урка, Иван и Василиса с облегчением вздыхают.
Тем временем в царском тереме:
Царь Горох довольно потирает руки. Уже довольно окосевшие порядком от щедрот царских богатыри довольно улыбаются.
Царь развязывает мешок и икает:
‒ Кто это?
‒ Ну вы ж сказали: «Бабу и козла ко мне». Вот ‒ баба, вот ‒ козел...
Сцена дальнейших событий вырезана по требованию Министерства культуры за жестокость, насилие и противоестественные половые сношения с применением неприспособленных для этого посторонних предметов, а также ненормативную лексику.

А Иван-дурак и Василиса стали жить-поживать, пироги вишневые пожирать. Сивку-Урку скоро опять посадили за разбой. Емеля получил условный срок и был помещен на принудительное лечение в палаты интенсивной терапии. Калику перехожего потом еще долго видал народ то там, то сям, а иногда даже в двух местах одновременно.
Вот и сказке конец, а кто не выпил – тот подлец.
Окошко закрывается, из-за ставней слышится богатырский храп Августы Врадики.